— Сюрприз второй, — я остановил скороговорку Ханзады. — Ты не дал мне договорить. Мы не будем вменять Гуревич статью. Дело подлежит прекращению. И представления не будет. Теперь все ясно.
— Вы это серьезно? Н-не понимаю. Поблажка? — опять зачастил он. — Из-за Задонской?
— Ты полагаешь, что это тот случай, когда, допустим, жертвой хулигана оказался злостный неплательщик алиментов? И неплательщика не очень-то хочется защищать?
Ханзада передернул плечами,
— Но даже и тогда хулиган получит по заслугам. Это другой случай, Ханзада.
Часы показывали без пятнадцати десять.
— Деньги она сожгла, — сказал я. — Получила и сожгла.
И я подробно рассказал о вчерашнем разговоре с Камилой Гуревич.
— Своей соседке я никогда не могла ответить так, как надо. Никогда… — говорила она. — А у нас с Володей характеры одинаковые. Даже на удивление. Я никогда почему-то не могу дать отпор сразу. Почему-то слова приходят потом, когда уже поздно. Отчего не сразу? Просто паралич какой-то от обиды. — Она медленно провела рукой по щеке, голос звучал глуше. — Мы часто переписывались. Каждую неделю приходило по несколько писем. Но вдруг замолчал. Думала, думала… Хотела командиру части написать, — девушка потупила взгляд. — Сердилась… — Она смутилась еще больше. — Вы даже не представляете, что для меня Володя… — И примолкла.
Я не торопил ее. Молчание длилось несколько секунд.
— Только он и бабушка… — Камила наконец подняла голову. — Как она смела распускать клевету! Боже мой! Какая подлость! Ведь я слышала об этом обществе «Эксплуатируем карманы юношей». Очередная ее шутка. Помню, еще зимой она веселила этим подружек… А вначале Задонская мне понравилась, — припомнила Камила. — С ней не соскучишься. Друзей у нее много. Думала, подружимся. Но потом… начался какой-то кошмар. Эти замечания, ухмылочки. Ноты потерялись… Мухи… Может, не поверите, но плохого я ей ничего не сделала. Даже не отвечала на ее шуточки. Как-то не могла… Конечно, расстраивалась. Старалась дома бывать реже. И вдруг поняла, что ненавижу ее самым настоящим образом. Что надо немедленно бросить квартиру… Как она ходит! Как говорит!.. Ее самодовольство. Смех. Желание командовать всеми. Ненавижу буквально все. Все! А тут письмо Володино. Знаете… Разрываю конверт, и… эта гадкая записка. Ну, такое во мне поднялось! Отомстить! Только это! Думаю: ты такая, и я тебе так же. Получай! И больше ни о чем другом… не хотела думать, — сквозь смуглоту ее щек явственно проступил румянец. — Посидишь без денег, узнаешь, как мне достается. Понимаю, все это несерьезно. Не по-взрослому. Надо было не так. Но нормальные мысли пришли позднее. Все рассказала Ираиде Ивановне, а она послала к вам…
Я где-то читал, в арсенале заплечных дел мастеров имеется изуверская пытка — капать водой с высоты на затылок. Методически и длительно повторяемый удар капли в одно и тоже место — непереносим. Жертва сходит с ума.
Примерно так, наверное, нагнетались в Гуревич неприязнь к Задонской и чувство сопротивления. Обида за обидой. Кап! Кап! Человек впечатлительный и скрытный, девушка замыкалась в себе. Молча переживала каждый удар. А они становились все ощутимее, больней. Внутреннее напряжение до поры не получало разрядки. И вот произошел нервный срыв.
К концу моего рассказа Ханзада опять был самим собой. Только раз по его лицу пробежала горькая, жесткая усмешка.
— Пепел! Где пепел? — Ханзада пошел в угол комнаты. — В сейфе?
— Твой трофей у меня, — я выдвинул ящик стола. — Смотри. — На горстке пепла лежал тот же недогоревший бумажный уголок величиной чуть больше спичечной головки.
— Теперь сравни с другим. — Я достал из ящика второй, точно такой же уголок, блестящий и желтоватый с одной стороны. — Видишь, сходны. Но второй получен экспериментально. Очень просто. Отрезать от пятерки уголок, от белой ее полоски, и поджечь. Этот пепел — деньги, Ханзада. Точнее, остатки денег…
Забегая вперед, замечу, что впоследствии это было полностью подтверждено выводами экспертизы.
— А мы с тобой и не догадались. Выходит, плохие мы пинкертоны!
— А вдруг она часть сожгла, а другую присвоила? — с вызовом спросил Ханзада и я увидел, как он украдкой взглянул на часы. До прихода Задонской оставалось всего три минуты.
— Какой ты рационалист, однако.
— А умышленное уничтожение имущества? — примерил Ханзада другую статью.
— Статья-то подходит, — сказал я, — но посуди сам: явка с повинной, ущерб возмещен. Нужно ли привлекать Гуревич?
— Пожалуй… — Ханзада пришел в движение, будто ожившая фотография. Он опять не смотрел на меня и бубнил, частил без остановки. — Видите! Значит осмотр нужен! Кто оказался прав? Ага! А если бы я не нашел? Если бы осмотра не было?.. — Он тогда не понял моей иронии. Разумеется, осмотр был необходим. Но оправдываться поздно.
— Если бы да кабы… Результат один. Презумпция невиновности. Знаешь?
— Еще бы! — упавшим голосом сказал Ханзада. — Следователь обязан исходить из предположения, что лицо не виновно.
— Пятерка, — похвалил я, — Завтра на планерке доложишь это дело. Любопытный оборот все-таки!
Но Ханзада почему-то сник и слушал с прохладцей. Он опять сидел в любимой позе, крутил двумя пальцами прядку волос. В сквере, куда поглядывал Ханзада, бегала детвора. Пенсионеры отдыхали на лавочках.
— Мне бы о другом, — запоздало отозвался Ханзада. — О раскрытии бы. Про настоящего преступника. А это какое-то исключение из правила. Вы уж сами… — он уныло подергал себя за лацкан пиджака.
— Чудак-человек! — изумился я, — Будет другое! Будут раскрытия. Но пойми… А, впрочем, — махнул я рукой, — сам разберешься.
Итак, Гуревич кара в виде лишения свободы на срок до трех лет не грозит… Но ведь она выступила под фамилией Задонской — налицо обман. Она завладела чужим денежным переводом. Как будто все ясно. Отнеслась без должного почтения к одной из статей Уголовного кодекса. «Преследуя цель незаконного обогащения…» Или: «Из стремления извлечь материальную выгоду…» Но, выходит, не преследовала. Не стремилась! Не было корыстолюбия. А было душевное волнение, сгусток обид в сердце, желание отомстить…
Уникальный в своем роде случай. «Сожгла» — это то самое слово, которое вмиг осветило всю историю иным светом.
Нет умысла на присвоение!
Ханзада вторично перечитывал заключение экспертизы. Вертел в руках анонимку.
«Поведение Задонской заслуживает самого широкого обсуждения в институте», — укажем мы в представлении.
«В результате халатного отношения кассира почтового отделения к своим обязанностям стало возможным…» — укажем в другом официальном послании.
Время отсчитывало последнюю минуту до прихода Задонской. В том, что она явится, я не сомневался. Я встал, чтобы забрать у Ханзады бумаги. Потом достал папку с обвинительными заключениями. Полистал. После каждого проведенного дела один экземпляр я оставляю себе на память.
Когда-нибудь я узнаю, как сложилась дальше жизнь моих подследственных. Есть такая задумка…
— Ничего, Ханзада, где наша не пропадала?!
Он ответил какой-то скользящей, скороспелой, стеснительной улыбкой. А парень-то принарядился: черный костюм, нейлоновая рубашка, галстук. Жаль, конечно, его. Ну, ничего, бывает и хуже. Выдюжит.
В коридоре по паркету весело зацокали каблучки. Идет.
— А что мы ей скажем? — как будто без интереса спросил Ханзада, рассматривая ногти.
— Отдадим деньги, — ответил я. — Ты, помнится, говорил про точное попадание в носителя зла? Про разговор по душам?.. Ну вот. Похвалим за преднамеренную травлю. Для такого разговора мы созрели вполне. Оба созрели.
Я увидел, как Ханзада выпрямился на стуле и побледнел.
С порога уже улыбалась Задонская. Приветливая, как всегда.