Антон вздрогнул.
— Вот, почитайте. Эти протоколы писали ребята из городского отдела.
Антон читал: «…когда угнали не знаю…, в период между 11 часами 18 июля и 6 часами 20 июля…, никого не подозреваю…»
— Чушь какая-то, — сказал он. — А может, это он сам, а?
— Исключено. Он действительно два дня «не просыхал» — на крестинах, это проверено. Там за ним открываются другие делишки. Для него, как говорится, беда не пришла одна. Но это потом. Вот что любопытно: в машине был ключ, родной ее ключик. А Егоров пользовался другим, самодельным. Ключ потерял года два назад, и где, не помнит.
— Прямо склеротик какой-то, — усмехнулся Антон.
— Да тут не склероз. Обилие водки. А о ключе следует подумать всерьез. К Егорову сейчас Криков поехал с Аликом Булатовым из БХСС. Алик что-то очень заинтересовался этим пьянчугой. Ну и пусть, нам же легче.
Они расстались. Шматлай не поехал на квартиру, которую снимал. Пообедал в управленческом буфете. У буфетчицы Клавы был всегда выбор вкусной пищи: творог, сливки, горячие беляши.
Клавой ее называли с давних времен, когда она, лет двадцать пять назад, пришла в управление на эту должность. Сейчас ей было за пятьдесят и побаливали ноги. Она обычно сидела в своем белом халате где-нибудь в сторонке: летом — у открытого окна, зимой — поближе к батарее и командовала, называя почти всех на «ты», но с обязательным упоминанием звания, если таковое имелось:
— Что, товарищ лейтенант, (или подполковник, все равно), кушать будешь? Молочко холодное? Возьми в холодильнике. Пирожки с картошкой горячие. Бери, бери… Деньги положь, сдачу сам возьми…
Или: «Товарищ майор, а кто посуду уберет за тобой? Ну-ка, ну-ка, поставь тарелочку под кран»…
В молодости, в войну, она служила где-то в авиационных частях. Никто не сердился на нее за эту добродушную фамильярность. Молодые, зеленые пытались называть ее Клавдией Николаевной, но это не прививалось.
Шматлай допивал свои сливки, когда услышал: «А вот и наш Антон!»
Это в буфет вошел Алик Булатов с Криковым. У Алика была привычка говорить запанибрата, грубовато, и это не всем нравилось. Но сейчас Антон обрадовался встрече. Эти двое начали действовать, где-то уже побывали, что-то делали. Крикова лейтенант узнал не сразу. Ночью майор был в форме: в погонах, в кителе с широкой орденской колодкой и значком заслуженного работника МВД. Сейчас на нем были светлые брюки и новая белая рубашка-сеточка с расстегнутым воротничком. Выглядел он совсем не так, как в тот предрассветный час: похож был на немолодого спортивного тренера. Загорелый, подтянутый, с развитыми мышцами. Впрочем, Антон этого не знал, но так оно и было: участковый на общественных началах вел в местной школе кружки самбо, бокса и мотоспорта.
Они прошли в кабинет.
Евментию Пахомовичу Крикову было за пятьдесят. Точнее — пятьдесят четыре года. Фронт с 1941 — с самого начала. И до конца. Неоднократно ранен, но обходилось, возвращался в строй. В недолгие тихие часы на фронте, в особенности в госпиталях, мечтал после войны работать сельским учителем.
Не пошло у него это дело. Коллеги — в основном парни и девушки с университетскими и институтскими ромбиками, а у него за плечами оконченное еще до войны педагогическое училище. Не по характеру пришлась и размеренная учительская жизнь.
Уже за сорок закончил он заочно юридический факультет, за хорошую службу получил «сверх потолка» майора.
Крикова мало кто знал в управлении лично. Бывал он здесь не часто, только по вызову. Но Шматлай заметил, что резковатый, даже грубоватый порой, Алик Булатов всегда почтителен с ним. Как со старшим уважаемым другом.
Криков полистал маленькую записную книжечку, нашел, что ему нужно было, сказал:
— Машина «Волга» ГАЗ М-22, номерной знак 48-21 с индексом частного сектора. Принадлежит Егорову, бухгалтеру базы «Торгплодовоощ». Но поговорить с ним не удалось…
Булатов засмеялся. Криков укоризненно на него посмотрел.
— Пьян Егоров. Лежит в гараже, с ломом обнимается. Жена сказала, что пришел из милиции, принес бутылку и… опохмелился. Говорит, что сильно пить стал недавно. Вот такие дела.
Криков помолчал, выбивая пальцами дробь по столу.
Потом продолжал:
— Теперь об убитом. Ведь вы, — вас Антоном зовут? — еще не в курсе. Лицо его обезображено, карманы вывернуты и очищены. Однако ясно, что ему 27 лет и зовут его Семен. Это зафиксировано на кисти левой руки. Заходящее солнце, якорь… «Сеня» и год рождения. Ну, словом, как принято в определенных кругах. На ногах тоже татуировка: «Они устали»… (Обычные выверты). Здоровый был парень, — задумчиво сказал Криков. — Мог бы жить и жить…
Совещания начальник управления проводил всегда в темпе — коротко и четко. А сегодня, кроме того, он уезжал в срочную командировку — вызывали в министерство.
Уже окончательно определился основной состав опергруппы, которой предстояло «раскрутить дело». А дело между тем нарекли «туманом» многие: Смолина, Криков, Шматлай, Булатов.
Полковник напомнил:
— Любого привлекайте. Любого. Два года у нас нет нераскрытых убийств. И это чтоб не повисло.
Он размашисто утвердил план первоначальных действий.
— Все свободны. Майор Криков, останьтесь…
А утром Шматлая разбудила квартирная хозяйка и позвала к телефону. Звонил Булатов:
— Привет! Слушай печальную весть — славы не будет.
— А если серьезно.
— Убийца пришел с повинной в четыре часа утра…
Явившийся с повинной находился в помещении для задержанных.
— Испорченное дитя шестидесятых годов, неправильно воспринявшее идеи технического развития, — сказал Булатов и пояснил: — Зовут его Сашка. Александр Николенко. Семнадцать лет. Это подтверждается справкой об освобождении из колонии. Сидел за грабеж с угрозой обрезом, каковой изготовил самолично из шестнадцатикалиберной одностволки. Умеет водить автомобиль и мотоцикл.
Когда оперативники вошли в камеру, задержанный неохотно встал. Высокий, плечистый парень в синих помятых джинсах, кедах и расстегнутой на все пуговицы рубашке-распашонке.
— Здравствуй, — сказал Антон, а парень в ответ буркнул что-то невнятное.
— Ты местный?
— Нет.
— Откуда?
— Из Алма-Аты…
— Земляк, значит, — сказал Антон. — Где жил в Алма-Ате?
— В микрорайонах, — опять коротко ответил парень.
Разговаривать ему явно не хотелось, а Антон не настаивал и вместе с Булатовым вышел в коридор.
— Каков ребеночек, а? — спросил Булатов.
— Да, такие при известных условиях беспощадней взрослых. И бездумней. Но ты мне все-таки расскажи…
— Что рассказывать? Все ясно. Подняли меня в четыре утра, я ведь рядом живу. Прихожу в дежурку, он уже показания написал. Убил, мол, с целью ограбления. Указал место, время… Потом мы поехали с ним к реке и там, под мостом, он показал мне интересные штуки. Пошли к дежурному…
В дежурке Булатов достал из сейфа несколько аккуратно завязанных целлофановых мешочков. В них находились бутылки из под «розового крепкого» и номерные знаки с цифрами «48-21»…
— Отдадим в науку и технику на предмет выявления отпечатков пальцев, и привет. Мы уже полковнику позвонили в Алма-Ату, в гостиницу. Ночью разбудили. Рад. Закрепляйте, говорит, показания… Конечно, будем закреплять. Ты, Антон, наверное, бери того ребеночка и езжай с ним на двадцатый. Пусть покажет место. А я все же здесь с четырех. Пойду, побреюсь и потомка своего в детсад отведу. Жена сегодня с восьми на работе.
Шматлай возвратился часа через два, сразу же зашел в научно-технический отдел, вместе с задержанным, потом сдал его под охрану и направился к Булатову. Тот встретил его нетерпеливым вопросом:
— Ну как? Порядок?
— Порядок… Слушай, Алькен, когда ты учился, скажем, в восьмом классе, тебя оружие интересовало?
— А какого же пацана не интересует оружие?
— А в системах пистолетов ты в то время разбирался? Знал какие-нибудь?