— Шматлай говорит. Срочно надо в следственный изолятор. Разгонная машина есть?
Задержанного ввел в камеру пожилой прапорщик. Молча козырнул и вышел.
Николенко стоял у дверей, вытянувшись по-военному.
«В колонии вышколили», — подумал Шматлай и сказал:
— Садись, Александр. Хочешь, закуривай. — Он положил на стол сигареты.
— Бросил, гражданин следователь…
— Это хорошо, что бросил. А почему говоришь «гражданин»? Почему не «товарищ следователь»?
Парень чуть заметно встрепенулся. Антон приметил быстрый, будто бы обрадованный взгляд.
— Что, задержали?.. — спросил он и осекся.
— Это ты про Черного? — равнодушно откликнулся оперативник.
— Поймали, значит? Скажите?
— Постой, постой, Саша, не торопись. Ты же знаешь, меня спрашивать не положено. Я тебе обещаю, что расскажу все, когда ты отсюда выйдешь. Я уверен, что это будет скоро.
Николенко вдруг сник. Потух мелькнувший было в глазах огонек, они стали тусклыми, безразличными. и он сказал:
— Меня нельзя туда… на волю. Я сам себя сдал в стирку. На сухари…
«Проигрался в карты, обязан стать подставным лицом», — понял Шматлай. Он часто имел дело с такими парнями. Через его руки проходили охотники за ондатровыми шапками, похитители велосипедов, мотоциклов и даже автомобилей. Немало было и просто парней, искаженно понимающих романтику: любителей «побалдеть» в подъездах, покуражиться над прохожим, беспричинно избить. Он видел наглых, бессмысленно жестоких, склонных к микровандализму юнцов. Такие с дикими воплями переворачивают скамьи в парках, бьют плафоны на улицах, срывают телефонные трубки. Пойманные за руку, поначалу ведут себя также нагло, дерзко, с вызовом. А когда поймут, что с ними не шутят, сразу скисают, становятся слезливыми и жалкими. И это понятно. Такие юнцы растут, как правило, во внешне благополучных семьях, где и речи нет о материальной нехватке. Повидал таких Антон. В колонии их называют «бакланами».
Николенко был другим. Он попал в беду.
— Проигрался, значит… Как — не спрашиваю, где — тоже. Воспитывать сейчас не буду, примеры приводить не буду. Учти — я спешу. И советую, для твоей же пользы скажи одно: зачем дело взял на себя, кто тебя заставил? Повторяю: для твоей же пользы…
Ннколенко с минуту о чем-то думал, на лоб, прикрытый челкой, набежали морщинки. Потом сказал:
— А вы знаете, гражданин следователь, что мне будет, если я па них сыпану?
— Знаю. Ничего не будет. Да разве это предательство — разоблачить убийцу? Соображай, парень, соображай…
— Гражданин следователь, — медленно заговорил Николенко. — Я отбыл срок. За дело. Сделал обрез из негодного ружья… Не стреляло оно. Было. У пацана часы снял.
Дали полтора года. Так я же работал, девятый класс в колонии кончил… На полгода раньше отпустили. А потом?
Дальше что? Все попрекают: тюремщик, бандит.
— Кто попрекает?
— Мачеха… Отец тоже. Сам всю дорогу глаза заливает, а я — бандит. Ушел я, хотел в Норильск податься. Там у меня сестра старшая… Приехал сюда, денег нету… А здесь эти.
Он вдруг резко встал со стула, скинул рубашку-распашонку.
— Смотрите, гражданин следователь. Вот… и вот.
И здесь.
На плечах и предплечьях парня были темно-фиолетовые, местами багровые синяки.
— Кто это тебя?
— Он, папа Шварц. Черный, то есть. Пьяный был. Иди, говорит, в мелодию, только ночью иди. Признайся и держись пять дней, не меньше. А то смотри, говорит. И тело мне выворачивал, как клещами.
— И ты терпел?
— Я б ему, гаду, дал, хоть он и здоровый… Да их же двое было.
— Двое? — Антон положил на стол фотографию Рыбнна. — Второй этот?
Николенко внимательно посмотрел на снимок, отрицательно покачал головой.
— Нет. Не он. Этот молодой, а тот, второй, лет сорока, не меньше. Но тоже здоровый… Давайте, гражданин следователь, пишите. Все расскажу, что знаю.
Через час Шматлай сдал задержанного тому же пожилому прапорщику. Уже в дверях Николенко остановился.
— Можно вопрос, гражданин… — Шматлай укоризненно на него посмотрел, и парень поправился: — Товарищ следователь?
— Спрашивай.
— Сегодня вызывала меня следователь, Валентина Артуровна. Правда, что ее мужа бандиты убили?
— Правда, — ответил Шматлай, хотя ничего и не знал о личной жизни Смолиной.
— А она добрая…
Прапорщик так же бесшумно закрыл за собой дверь.
Через несколько минут Антон был в управлении. Ни Смолиной, ни Крикова с Булатовым на месте не оказалось.
— Кто из руководства есть? — спросил Шматлай дежурного.
— Полковник у себя. Прилетел раньше, чем предполагалось, другим рейсом… Прямо из аэропорта-в управление.
И еще через несколько минут в кабинете начальника управления собрались имевшиеся в наличии оперативники.
В машбюро выбивали дробь пишущие машинки. Печатались приметы предполагаемого убийцы, ориентировки.
В городе опасный преступник. Он вооружен. Задачи поставлены коротко и четко: перекрыть аэропорт, вокзал, шоссейные дороги, пересекающие город. Усилить наряды ночной милиции и подвижные моторизованные группы.
Бдительно охранять магазины и склады.
— Теперь ищите, — жестко сказал Антону полковник, — Обо всем докладывать мне. Все свободны.
Смолина вернулась с рудника около шести, когда кое-кто в управлении уже опечатывал сейфы. С нею был молоденький лейтенант, он достал из багажника машины потрепанный черный чемодан и прошел вслед за Смолиной в ее кабинет. Сразу же она позвонила Шматлаю: — «Приходите».
— Знакомьтесь, — сказала она, когда Шматлай явился. — Это лейтенант Арутюнов, участковый инспектор с рудника?
Лейтенант козырнул.
— Мы сейчас обыскали комнату в общежитии, где жил Рыбин. Вот все его пожитки, — Смолина указала на чемодан. — Но сначала расскажите вы.
Шматлай коротко рассказал.
— Так. Хорошо… Даже здорово! Покажите-ка показания Николенко.
Несколько минут она внимательно читала, аккуратно складывая исписанные четким почерком Шматлая листки на полированную поверхность стола.
— Здорово, — сказал она еще раз. — Значит, второй, вернее, первый, с которым познакомился Николепко и которому проигрался, — пожилой, с лысиной и золотыми коронками? А прочтите-ка это, — она достала из папки мятый обрывок листка бумаги в клеточку.
«Буду скоро. За фиксатым чистая хата. Скажи. Достань сучок, хоть сдохни». — Вот что прочитал Антон и брезгливо положил обрывок на свои бумаги.
— Это я нашла в чемодане Рыбина. В брюках, в этом, как он называется? В пистончике… Ну ладно, остальное расскажу позже. Вы обедали, Антон? Да? Молодцом. А мы нет, с утра во рту ни крошки. Пойдем к Клаве, пока она не закрыла. Вы подождите здесь, почитайте протоколы.
Может быть, и наши дадут о себе знать.
Но пришел только Булатов. Он был молчалив, даже угрюм. Положил на стол несколько фотографий, на которых был запечатлен мужчина в белой капроновой шляпе в разных ракурсах.
— Где Валентина? — спросил Булатов.
— Сейчас придет.
Помолчали. Антон перебирал фотографии и в душе завидовал ребятам из НТО. Здорово научились работать скрытой камерой. Будто в упор снимали.
Только когда пришла Смолина, Булатов сказал:
— Боюсь я за Крикова. Ушел он с этим, — он показал на фотографии, пока я возился со своим тезкой-буфетчиком. Аликом его зовут, сукиного сына. Часы он купил новые, «Полет» в золотом корпусе. За восемьдесят рэ.
Дешевка.
— Как узнал? — с тревогой поинтересовалась Смолина. — Буфетчика не вспугнул?
— Профессиональная тайна. Да вы не беспокойтесь, он, тезка то есть мой, о часах и думать забыл. Он ведь водкой торговал в розлив из-под прилавка. Я ларек- опечатал.
Сейчас у него другие заботы… Меня вот старик беспокоит.
— Да нет, все будет в порядке, — сказала Смолина, по Антону показалось, что сказала она это не очень уверенно. — А пока давайте подводить итоги того, что мы имеем.
У меня ведь еще есть новости. Догадки о пистолете подтвердились. Помните, я показывала фотографии гильз?