По секрету: проводы ему готовит весь район, вся общественность. И на пенсии душа его беспокойная отдыхать хозяину своему не даст — первым нашим помощником будет.
Капитан милиции снимает телефонную трубку:
— Асан Кульмагамбетович, здравствуй, дорогой… Дома? Вот хорошо. Вечерком хотим заехать к тебе в гости.
С кем? Узнаешь. Апай дома? Хорошо.
Дом участкового просторный и уютный. На старика Асан Кульмагамбетович не похож. Очень подвижный, худощавый, среднего роста. Голова ясная, разговор быстрый.
В общем, располагает к себе сразу, беседа с ним идет легко.
Смотрят на меня с любопытством не только он, но и жена.
Разговор начинается за чаем. Ведет его аксакал неторопливо, вспоминая далекие и близкие примеры из своей многотрудной практики. Случаи просты и даже не героичны, но во всем чувствуется беспокойный и заботливый характер человека, преданного долгу и своим обязанностям.
— Иногда бывает уж очень трудно вникнуть в суть дела. И неудобным многое кажется, и ненужным. Но только «е для участкового. Меня почти все касается.
Идет, скажем, девушка лет шестнадцати, глаза подведены, как черные стрелы, на голове вавилонская башня. Ну что же, красивой хочет быть… А в школу, гляжу, второй день не ходит. Идет моя красавица, портфелем помахивает и… опять от школы. Я догоняю, спрашиваю: «Куда, девушка, направилась, вроде бы дорогу перепутала». Она посмотрела на меня так свысока и говорит: «Идешь, дядя, иди»…
Я придержал ее за локоток. А она вырвалась и зло в мою сторону: «Преступников лови, дядя». И ушла. А меня задело. Ведь в молодости в педагогическом институте учился, учителем хотел быть…
— Так обидно стало — племянники такого не позволяли.
Только обиду держать долго нам, милиционерам, не положено. Вникнуть нужно. Я так думаю; если учителю нагрубил ученик, а тот обиделся и перестал на него внимание обращать, вроде он для него не существует вовсе. Мальчишка уже и забыл и рад бы к учителю сердцем повернуться, а тот все помнит. Уж и па два года парень вырос, а учитель все помнит. А толку-то? Я так понимаю: зло ведь дорожку к добру не проложит никогда.
— Ну ладно, думаю, докопаюсь я до причины. Лень тебя просто обуяла пли компания' нашлась. Думаю, зайду вечерком к ней домой, потолкую с родителями, а пока в школу схожу. Прихожу в школу, прямо к директору. Поздоровались. Он приглашает: «Проходи, Кульмагамбетович.
Что стряслось?!» спрашивает. Я ему обрисовал девчонку, рассказал, как она со мной, стариком, разговор вела. Тогда директор позвал Марию Степановну — это классного руководителя 9 «А», значит. Вошла она, и выяснилось, чго красавица моя в школу несколько дней не ходит. «Отпетая, никудышняя девчонка, скорее бы избавиться, класс тянет назад», — это по словам Марии Степановны. А я опять ду* маю: вникнуть нужно в суть, в причину.
— Это ты про кого говоришь? Про Татьяну, что ли, — не выдерживает хозяйка.
— Про нее, а про кого же еще, — И, обращаясь к нам, добавляет:
— Вот и жена помогала воспитывать.
В одиннадцать часов вечера иду по своему участку — имею обыкновение прогуливаться в сумерках, — слышу шепот на завалинке. Прислушался — голос знакомый вроде: «Знаешь что, Стриженый! Не хочу-сам добывал, сам и прячь, понял?» Вроде голос Татьяны. Голос парня хрипловатый, незнакомый. Я ведь своих узнаю сразу. Парень отвечает: «Пять красненьких, Рыжая, заработаешь. Ты же девка — молоток». Девчонка молчит.
Слушаю дальше. «Ну, девочки, любовь кончена, смотри…» Парень поднял с земли белый сверток и пошел прочь…
Я смотрю в лицо участкового, пытаюсь по его выражению отгадать конец этой истории. Кульмагамбетович не торопится. Он с наслаждением потягивает чай, угощает нас домашними лепешками и только потом, будто не обращая внимания на мой вопрос, продолжает рассказывать.
— Подхожу к девчонке, посветил фонариком. Смотрю, по щекам черные ручейки от самых ресниц бегут, а она растирает их кулачками. Я даже растерялся. «Ты чего сидишь одна так поздно? — спрашиваю. Она молчит и дрожит. Хотел домой ее проводить — не пошла. Вот и привел тогда Татьяну к нам. Жена ее чаем напоила, потом спать вместе улеглись. Я уж донимать расспросами не стал, на завтра отложил. Все думал — почему девушка домой к себе идти не захотела, неужели и там, как в школе, скорее избавиться от нее хотят, или другое что? Всякие мысли лезли: пария, думаю, найдем, небольшая хитрость-на то мы и милиция, а вот как с девчонкой быть, ума не приложу.
С девчонками дел как-то не имел… Жена в ту ночь «от Татьяны узнала, что та без матери растет давно (мать где-то в другом городе и не вспоминает дочь), и что отец все новых жен приводит и требует их уважать. Как учится девчонка, отцу невдомек, а если вечером она задержится, не впускает в дом. В школу девчонка не ходит, потому что не любят ее там, считают испорченной, а чем она испорченная — разве что глаза подводит так это все делают, хочется быть красивой.
И вообще мечтает Татьяна получить паспорт и уехать ни КАМАЗ, пожить по-человечески на свободе. Деньги еще нужны, чтобы до стройки добраться. Эти деньги и обещал помочь заработать парень тот, Стриженый. Только ворованное прятать она не будет, честно хочет заработать. Вот какие дела. А мы ей с женой и постарались помочь.
— А на КАМАЗ поехала? — спрашиваю я.
— Зачем КАМАЗ? Что у пас дело по душе найти трудно? Магнитка наша знаменитая в Темиртау. Татьяна там и работает. Вчера в гостях была, вместе стряпали. Хотите фотографию посмотреть? — предлагает жена участкового.
Хозяйка подходит к комоду, достает из альбома фотографию. Улыбчивое девичье лицо, вздернутый носик, умело подведенные, чуть раскосые глаза. На свитере комсомольский значок. Фотография подписана. «Доброе не забывается. Татьяна Первунова».
Хамза Екибаевич протягивает руку к приемнику, комната наполняется музыкой. Кажется, что мы беззаботно сидим у реки, шелестят листья, ясное летнее небо, и нет за окном серых набухающих туч, подталкивающих друг друга и напоминающих об осени. Я думаю о Татьяне. Девушке повезло, она встретила, возможно, в самый критический момент своей жизни, двух умных и добрых людей, которые стали ее настоящими друзьями и помогли выбрать дорогу, Ту дорогу, которая сделала ее счастливой.
Павла Степановича Кедова в Михайловке знали давно.
Сначала бравым парнем, играющим в духовом оркестре.
Тогда он только что закончил профессионально-техническое училище и получил специальность строителя. Каждое утро 'мать Павла — Елизавета Карповиа провожала сына до калитки. Отойдя несколько шагов от дома, парень оборачивался, улыбался матери, а она провожала его глазами до тех пор, пока он не скрывался за поворотом. Если выйти участковому на крыльцо двор соседки, как на ладони. Может быть, поэтому Асан Кульмагамбетович был невольным свидетелем всех жизненных перипетий этой семьи.
Участковому нравилась приветливость парня, его уважительность.
Он наблюдал, как на глазах мужал Павел, становился степеннее и в ласках своих к матери более сдержан. Но… все позже стал возвращаться домой парень. Иногда, задерживаясь дома, Асан Кульмагамбетович видел, как Елизавета Карповна сидит на крылечке, как не уходит до тех пор, пока не встретит сына. А еще через некоторое время заметил участковый грусть в глазах соседки, и показалось ему однажды, что хотела поговорить она с ним, но не решилась.
Зато Павла капитан стал видеть все реже и реже. Когда же встречались, вместо приветствия: «Здравствуйте, дядя Асан!» Павел сквозь зубы цедил «Здравствуйте» и отворачивался.
Как-то обходя вечером свой участок, Асан Кальмагамбетович заглянул в клуб. Были танцы. Решил: «Дождусь перерыва, поговорю с Павлом, расспрошу о работе, о матери».
В танцевальном зале участковый сразу отыскал его глазами. В сером костюме, белоснежной рубашке, оттеняющей черноглазое лицо, он стоял справа от сцены, окруженный рослыми парнями. У оркестрантов был перерыв, и парочки кружились под радиолу. Павел что-то доказывал, размахивая рукой. Его товарищи внимательно слушали, громко смеялись. Потом Павел и еще один отделились от музыкантов и, вальсируя, стали пробираться в другой конец зала.