– Добром тебя прошу!..
– Права не при мне.
Семпронио даже задрожал.
– Мне больно слышать ложь. Не лги мне, прошу тебя!
И он снова хлестнул Родригеса по лицу.
– Рамиро.
– Да, начальник?
– Набери колючих веточек.
Молодой надсмотрщик удалился, цыкая зубом, в котором застряло волоконце мяса.
– Я прошу добром. Не люблю обижать людей.
Сумерки своим золотым языком лизали тернии в руках Рамиро и снега на дальних вершинах Анамарай.
– Хватит, начальник?
– Нет.
Рамиро набрал еще колючек, пучок стал больше.
– Хватит! – Семпронио обернулся к Родригесу. – Из-за тебя мы не пьем, не едим. Раздевайся!
Родригесу стало холодно.
– Зачем?
– Не твое дело, сукин сын!
Он вынул револьвер из-под пончо.
– Раздевайся!
Родригес снял пончо, куртку, пропотелую рубаху, старые байковые штаны. Ветер хлестал его несчастное тело. Ему уже не было холодно.
– Скажи, где ты прячешь права, и я тебя отпущу. Мне же лучше. Все останется между нами. Ты гибнешь зря. Люди неблагодарны. Если бы ты голодал, думаешь, Янакоча помогла бы? А мы друзей не забываем. Мой хозяин о тебе позаботится. Где права?
Амбросио Родригес молчал.
– Не губи ты себя! Назови селенье, и все. Мы поищем сами. Что, не хочешь говорить? Тогда попляши!
Пыль, поднятая пулей, окутала ему ноги.
– Становись на колючки и пляши, да повеселее!
Семпронио выстрелил снова. Родригес приказал ногам сдвинуться с места, они отказались.
– Будешь говорить?
– Нет.
– Умереть захотел?
– Я так и так умру.
Сумерки сгущались, и Семпронио с трудом различал алую струйку, сочившуюся из рассеченной брови.
– Семпронио, высоко в горах, на землях нашей общины, у твоего отца пала лошадь. Началась гроза. Он потерял дорогу. Спас его один из жителей Янакочи.
– Не поминай мне про отца, – сказал управляющий. – У меня слишком нежное сердце.
– Семпронио, ты нашей крови. Хозяин тобой помыкает. Я знаю… твой отец…
Управляющий опустил голову. Плечи его тряслись от рыданий.
– Нежное сердце у меня! Не трави ты его, прошу!
Потом поднял голову. Лицо его распухло от ярости. Он снова хлестнул Родригеса сбруей.
– Пляши, сучье отродье!
Глава седьмая,
о глупых слухах, будто субпрефекта Ретамосо укусила змея
– Тупайячи, так тебя так, зачем ты мертвым не родился? Разбойник, выкормыш гадючий, зачем ты не свалился с горы? Да как ты смеешь обманывать начальство? Ты что это вздумал? Будто не понимаешь – если субпрефект узнает про твои штуки, отвечать придется мне!
Инженер воздевает руки; подходит к столу; отрезает себе сыру, жует его и в то же время кланяется растерянным людям.
– Достопочтенные правители славной паурангской общины! Простите меня, что мой помощник – мерзейший из перуанцев! Такой человек, как я, потомок царя Соломона (а не друг, как обычно полагают, ибо мы, его друзья, знаем, что друзей у него не было). Итак, такой ученый, как я, почитаемый на всех языках мира, запятнан! Не спорю, и я ходил на дракона, бил китов, морил клещей, но теперь исправился. И к чему? Честь моя запятнана! Мне больше не быть инженером!
В комнате, скупо освещенной свечой, у стола, на котором громоздятся бутылки, рюмки и грязная посуда, стоит Инженер полутора метров росту (ну, может, в нем метр пятьдесят один), нескладный, короткорукий, широколицый, мутноглазый, хотя этого не видно из-за темных очков. Слева и справа от него – смущенные люди, возглавляющие общину Пауранги.
– Я честно хотел составить кадастр ваших земель. Вы пали жертвой неправды, я это знаю. Я всегда стою за униженных. Благодаря моему труду Пауранга вернула бы свои земли, но мне приходится уйти, так велят исторические условия. Глубокоуважаемый сеньор, глава паурангской общины, велите, чтобы мне соорудили рукомойник. Как мой небезызвестный предшественник, я умываю руки. Я сделал, что мог. Историки, занимающиеся этим периодом моей жизни, поймут, в чем причина. В моем житии есть прошлое, есть и будущее. Тупайячи, сынок, подойди ко мне.
Тощий оборванный паренек с испуганными глазами, двигая кадыком, подходит к нему. Инженер дает ему пощечину.
Тупайячи поднимает руки, чтобы закрыть лицо, но тщетно. Инженер ударяет его по другой щеке.
– Сложи мои вещи, мерзавец!
Тупайячи, тихо рыдая, покорно открывает чемодан – старый, зеленый, картонный, где лежат инструменты, компас, землемерные рулетки, карта Земли, карта звездного неба, фрак, рубашка, брюки, «История Японии», «Искусство кораблевождения». Инженер тем временем сует в карманы жареную курицу, маисовые лепешки, сыр и хлеб. Потом наливает себе водки.
– Не сердитесь, господин Инженер, – говорит выборный общины по имени Крисостомо.