Порыв ветра сорвал с него шляпу, и тут мы увидели его лицо.
Уже очень давно старый Эррера прятал свое лицо, надвигал низко шляпу, кутался в шарф.
– Что с вами, дон Раймундо? У вас лицо синее, – прошептал Мауро Уайнате.
Старый Эррера указал на озеро, где, чуждые наших забот плескались тощие утки.
– Это отсветы от воды.
– Нет, не отсветы, дон Раймундо.
Синей' рукою провел старый Эррера по синему лбу.
– Ну, значит, под глазами посинело.
– Да нет же, сеньор, не только под глазами. Пусть бы уж только лицо, а то вы весь синий! Ресницы синие, усы, уши, волосы, руки…
Но старый Эррера больше не слушает Мауро.
– В путь! – приказывает он.
Мы спускаемся к Пильяо. Середина дня: хутор Паулино Кинто. В дверях Криспин и Гуадалупе спорят с кем-то.
– В чем дело? Я послал вас в Пильяо. Почему вы медлите? – сердится старый Эррера.
– Дон Паулино Кинто не дает нам лошадь.
– Это правда?
– Мне лошадь самому нужна, сеньор. Тут не до прогулок, работать надо, – бормочет Паулино Кинто.
– А мы, по-твоему, на прогулку едем?
– Почем я знаю!
– А что за нами охотится полиция, тоже не знаешь?
– Мне лошадь самому нужна.
Не глядя на нас, Паулино Кинто входит в сарай, привязывает лошадь и уходит. Едем дальше. Разбитые. Опечаленные. Уничтоженные.
И вдруг в тени горы – всадники.
– Полиция!
– Только этого не хватало!
Цепочка всадников медленно приближается.
– В форме.
– И вовсе не в форме.
– Развертываются.
– Да это ведь жители Пильяо!
– Слава тебе, боже!
Жители Пильяо} Нам хорошо видны их шляпы, их пончо.
– Ну, раз это жители Пильяо, значит, нас накормят.
Жители Пильяо приближаются не слеша. Один из всадников кричит:
– Остановитесь, дерзкие! Мы не так кротки, как жители Якана. Мы не позволим ставить межевые знаки на нашей земле. Здесь для вас прохода нет.
– Мы сделали все по закону. А теперь кончили свою работу и мирно возвращаемся домой.
– Ты кто такой?
– Ты плясал на празднике в моем доме; я лечил твоих детей. Разве ты меня не знаешь? Я Раймундо Эррера.
– Ты не Раймундо Эррера.
– Я Раймундо Эррера.
Старый Эррера сбрасывает шляпу. Выборный из Пильяо давится от смеха.
– Как же тебя узнать, если ты выкрасил себе лицо синей краской?
Теперь даже тень Раймундо Эрреры стала синей.
Выборный из Пильяо глядит на Раймундо Эрреру. Видит, как мы устали и как нам тяжко, и смех застревает у него в горле. Всадники из Пильяо спешиваются. Радушно предлагают нам картофель, кукурузу и сыр.
Появляется Константною Лукас.
– В Янакоче нас ждут, построили триумфальную арку, – сообщает он. – Уаманы готовятся исполнить «Уайно победы». Уже несколько дней репетируют. С оркестром.
– С оркестром?
– Да, сеньор Эррера. Община наняла оркестр, чтобы нас встретить.
– Веселиться не приходится, – говорит Бустильос. – Ничего у нас не вышло. Инженер надул. И нет никакого плана.
– В следующий раз я сам буду заключать контракт с Инженером.
– Все равно не поможет, сеньор. Напрасно рассчитываете. От плана толку не будет, – упрямо твердит Бернардо Бустильос.
– Я доказал то, что хотел доказать.
– Что же вы доказали?
– Что мы ничего доказать не можем. И когда все наши люди поймут, как бесполезно доказывать, что мы правы, тогда вспыхнет Великая Ярость. Я оставляю вам в наследство все, что имею: мою ярость.
Подошел Агапито Роблес, опустился на колени, поцеловал синюю руку старого Эрреры.
– Спасибо, отец.
– Пусть прорастает зерно, Агапито.
– Росток подымется из земли, отец мой.
Все мы стали на колени, и все поцеловали ему руку. Старый Эррера боролся с новым приступом кашля.
– Вперед! – крикнул он.
В мертвенно-синем свете стоит Янакоча, украшенная флагами. Синева поглощает дома, и на ее синем фоне синее же пятно – школьники, а впереди, со знаменем, учителя Эулохио Венто и Николас Сото. Проезжаем первые эвкалипты. И тут Карвахаль, изменившись в лице, указывает на небо. Облако, похожее на муравья, что плавало над Янакочей в день нашего отъезда, по-прежнему стоит над селением. Приплясывает Рассеки-Ветер. Оркестр играет наш победный марш «Из черепа изменника мы будем пить». Едем по улице Эстрелья. Навстречу – Мардония Марин, солнце сверкает в ее серебряных серьгах. Старый Эррера натягивает поводья. Мардония Марин вскрикивает. Старый Эррера соскакивает с коня. В дверях своего дома он оборачивается смотрит на нас, и на синем его лице – гордость, спокойствие и скорбь.
– Я сделал все, что мог, сеньоры, – говорит старый Эррера.