«Это я, молодой…»
– Помолись со мною…
– Отче наш, иже еси на небесех, – простонал Состенес и слезы выступили на его глазах.
А помещик кричал, задыхаясь:
– Я сосчитался с вами не по правде! Я должен вам, Раймундо! Что вы там стоите? Идите сюда! И ты АмбросиоРодригес, не стой в дверях! Сейчас, сию минуту, я возвращу вам деньги!
Глава пятая,
о болезни, поразившей янау анкские часы
Донья Аньяда, самая старая из пяти стряпух, служивших у судьи Монтенегро, божится, что первыми захворали часы субпрефекта Валерио. На Вербное воскресенье она учуяла приторный запах. Донья Паулина, другая кухарка, утверждает, что донья Аньяда ошиблась. «Ладан забивал все запахи». Однако все согласны в том, что через три дня больные часы скоропостижно скончались. Впоследствии установили, что перед смертью они опухали. Ни один механизм этого не избежал. Должно быть, и часы субпрефекта перенесли воспаление в скрытой форме.
Заболели они в обманчиво погожий день. Отдохнув после обеда, под вечер субпрефект направился к судье. Жители Яиауанки, встречавшие его по пути, ничего особенного не заметили. Субпрефект вошел в зеленые ворота, намереваясь почать новый бочонок водки. Он пересек двор, где пеоны сгружали мясо и картофель, доставленные из Уараутамбо. Донья Аньяда сообщила ему, что судья «отдыхает». Субпрефект собирался вежливо удалиться, когда донья Пепита, кушавшая вишни во внутреннем дворике, пригласила его зайти. В гостиной они повели обычный светский разговор – спорили о том, в июне или в сентябре надо справлять Новый год, как вдруг донья Пепита открыла рот, словно хотела вскрикнуть. Субпрефект схватился было за револьвер, но хозяйка указывала пальчиком на его жилет. Растерянный представитель власти прислушался, но ни мебель в зеленых чехлах, ни сбрызнутый керосином пол, посыпанный свежими опилками, ни кружевные занавески не издавали ни звука. Почему же так исказилось лицо доньи Пепиты?
– Аньяда, Паулина, Домитила!
Служанки прибежали на зов. Указывая пальцем на брюхо субпрефекта, хозяйка заверещала:
– Жилет!
Только тогда представитель президента Прадо заметил ниточку какой-то слизи. Удивленный, но еще владеющий собою, он вытянул из правого жилетного кармана цепочку, на которой испускали дух его часы фирмы «Лонжин».
– Господи Иисусе! – крестились служанки.
Оказавшись на свету, часы забились в судорогах.
– Ой, дева Мария!
– Матерь Пречистая!
Немного оправившись, донья Пепита велела служанкам уйти. При агонии присутствовали только она, ее супруг, Арутинго, Атала и Валерио. Тем не менее служанки еще долго слышали зловоние во внутреннем дворике, где росли герани, хотя там и кадили как могли. Отошли часы к вечеру. Ильдефонсо – по кличке Куцый – завернул их в тряпочку и похоронил подальше, за камнями. Однако ему пришлось подкрепиться водкой. До самого утра служанки поливали мебель одеколоном, но запах стоял такой, словно великан испустил газы. Раздосадованная хозяйка твердила:
– Никому ни слова! Слышите? Если я узнаю, что об этой беде идут толки, выгоню сплетницу без всякой пощады!
– У-ю-ю-ю-юй! – тряслись служанки. Мужчины утешались водкой, пока не рассвело.
Так началось повальное молчание. В следующий раз беда случилась у человека, который скрыл ее по другой причине. Захворали часы дона Прематуро Сиснероса, одного из последних владельцев марки «Паровоз». Такими часами щеголяли еще те, кто до первой войны открыл прииски в Атакоче. Шахтеры вечно опаздывали, и представители компании заказали партию часов, на которых был изображен паровозик. Чтобы исцелить нерадивых, часы эти продавали по себестоимости. Они были так крепки, так несокрушимы, что по воскресеньям шахтеры использовали их вместо биты. «Паровоз» претерпел годы игры, метелей и ливней, прежде чем беспорочный Лудовико Сиснерос на смертном одре передал их дону Прематуро. Учитель носил их с тем большей гордостью, что им не повредило и вынужденное пребывание в сундуках дона Эрона де лос Риоса, который иногда брал вещи в заклад. Дело в том, что дону Прематуро пришлось несладко после спора, который они спьяну завели с инспектором Искьердо. Выведенный из себя утверждением, что «Индийским называется остров, а не материк», начальник отомстил подчиненному, загнав его на три года в глушь. У дона Прематуро было восемь детей, пришлось согласиться. В Янауанку он приезжал только на большие праздники, да и то все реже. Так бы он и зачах в глуши, если бы его дочь, краса и гордость женской школы в Серро, не свела с ума самого префекта. Когда уже никто не помнил учителя, Янауанка вдруг узнала, что он – директор их мужской школы, важная персона. И толпа горожан, жаждущих завоевать его расположение, отправилась за ним в Хупайкочу. На той же неделе состоялась пирушка в его честь, где было все начальство, в том числе инспектор Искьердо, который, приветствуя его, начал словами: «Так вот, как мы говорили в прошлый раз…»