– Никто не станет вас преследовать, милорд, – заявил самый крупный из шестерых мужчин, – Они уже и сами от этого Мензиса наплакались, будь он неладен.
– Они знали, что он охотился за моей женой, и ничего не предприняли, чтобы ему помешать?
– А что они могли с ним сделать? Разве что посадить его в клетку или убить, и даже его мать… – Вздохнув, мужчина покачал головой. – Теперь, когда его больше нет в живых, это не имеет значения, верно?
– Верно, – согласился Эван. – Заберите его с собой. Я не желаю, чтобы его тело оскверняло мою землю.
Проследив за тем, как люди Мензиса, прихватив с собой его тело, поскакали прочь, Эван повернулся к Фионе. Она твердо стояла на ногах, да и на теле не было заметно никаких ран. «Слава Богу, мы явились вовремя, до того как этот мерзавец Мензис успел ее напугать», – подумал Эван.
Он вспомнил, какие чувства испытал, когда подумал, что потерял ее, и ощутил тревогу. Он прекрасно понимал, что значат эти чувства. Все его попытки держать жену на расстоянии, не позволить Фионе заападеть его сердцем, закончились ничем. Он понял это в тот момент, когда истекавшая кровью Мэб вернулась в Скарглас одна, без Фионы. Тогда ему стало ясно, что Фиона ему небезразлична.
Эван чертыхнулся про себя. Да что там небезразлична! Нечего кривить душой! Он любит ее. Любит крепко, всем сердцем и душой. Тот короткий миг, когда он решил, что потерял ее, был для него кромешным адом, темным, холодным, одиноким адом. Он представил себе долгие пустые годы одинокой жизни и содрогнулся от ужаса. И теперь, когда Фиона вернулась к нему невредимой, он едва сдержал желание затащить ее за дерево и заняться любовью, отметив тем самым, что она принадлежит ему, как животное метит свою территорию.
– Он не сделал тебе больно, детка? – спросил Эван и, не в силах удержаться, погладил ее рукой по щеке.
– Нет, – ответила Фиона и, отбросив всякую сдержанность, бросилась к нему и крепко обняла обеими ругами. – Не успел. Слишком долго хвастался, какой он умный, что нашел меня.
Эван тоже обнял ее, прижал к себе, и, немного успокоившись, Фиона рассказала ему, как Мензис ее выследил, добравшись до Скаргласа.
– Слава Богу, мы нашли тебя, прежде чем он успел осуществить свои гнусные планы, – проговорил Эван. – Он больше никогда не причинит тебе зла, Фиона.
– Мне лаже немного жаль его. Он ведь не виноват в том, что сумасшедший. Родные его очень любили, но с каждым годом безумие овладевало им все сильнее, и на руках его кровь невинных людей. – Немного отстранившись, Фиона посмотрела, как люди Меизиса уезжают, увозя с собой его тело, после чего перевела взгляд на Эвана. – Может быть, поедем домой? – тихо спросила она.
– Конечно, детка, – ответил Эван и повел ее к лошади, тронутый тем, что Фиона назвала Скарглас домом.
Вскочив на лошадь, он усадил Фиону перед собой и, крепко прижимая ее к себе, поскакал к дому, размышляя, что ему делать дальше. Он был не настолько глуп, чтобы не понимать, что чувства, которые он испытывает к Фионе, никуда не денутся, что они надежно поселились в его душе. Битва, которую он вел с самим собой, проиграна окончательно и бесповоротно. Фиона стала его частью, вошла в его плоть и кровь, и это одновременно радовало Эвана и пугало.
Но самое большое беспокойство вызывало то, что он понятия не имел, испытывает ли Фиона к нему какие-то чувства, помимо страсти. И пока он этого не узнает, упаси Бог, чтобы она догадалась о том, что он ее любит. Нужно сделать все от себя зависящее, чтобы не выдать своих чувств до тех пор, пока он не завоюет сердце Фионы. Впрочем, скрыть от нее свои чувства будет не слишком сложно, в конце концов, он скрывал их от нее уже в течение нескольких недель. А вот завоевать ее сердце будет гораздо сложнее. И пока что он понятия не имеет, как это сделать.
Глава 15
Фиона едва сдержалась, чтобы не швырнуть башмаками в дверь спальни, когда та захлопнулась за Эваном. Если бы она смогла дотянуться до них, не вставая с постели, она бы непременно так и сделала. А еще лучше – запустила бы ими в глупую голову Эвана. Прошла уже неделя с тех пор, как Мензис захватил ее в плен и заплатил за это жизнью. И неделя эта показалась Фионе бесконечной, поскольку Эван по-прежнему обращался с ней, как с хрустальной вазой. Его сдержанность, которую, как считала Фиона, ей удалось искоренить, теперь проявлялась с удесятеренной силой.