Родители Камми вместе с гостями сидели за стаканчиком виски на веранде с северной стороны дома, поэтому ей удалось незаметно проскользнуть в дом с восточной стороны. Закрывшись в своей комнате, она стянула мокрый купальник и насухо вытерлась полотенцем. Потом бросилась на кровать и горько разрыдалась от унижения, стыда, смущения и душераздирающего отчаяния. Камми ненавидела себя за то, что продемонстрировала свою неопытность.
Ей просто невыносима была мысль о том, что она убежала, как испуганный заяц. Что теперь подумает Рид? Его Камми ненавидела тоже, за то, что он вывел ее из равновесия, заставил потерять над собой контроль. Но больше всего она ненавидела его за то, что он разрушил ее фантастические воздушные замки.
Значит, Рид все это помнил. Доказательством тому были его слова. Даже сейчас воспоминания о том давнишнем эпизоде вызывали у нее неприятное беспокойство. Где-то там, в глубине души, еще живы были испуг и унижение, которые она испытала в тот день.
Неужели он и в самом деле сожалел, что поцеловал ее тогда, много лет назад? Но почему? Ведь это был вполне естественный импульсивный порыв молодого тела, находившегося в пике полового созревания. Это она тогда устроила сцену и превратила все в трагедию.
До сегодняшнего дня у Камми не было возможности узнать, как Рид отнесся к этому маленькому происшествию. Почти сразу после него он поступил на военную службу. Она слышала, что он был десантником диверсионно-разведывательного подразделения, то есть являлся одним из тех считавшихся чуть ли не суперменами солдат, которые самыми первыми проникали в расположение врага. Позже до нее доходили слухи, что он работает на ЦРУ и выполняет какую-то тайную миссию в Центральной Америке, а потом говорили даже, что его забросили на Ближний Восток. И вот несколько недель назад умер отец Рида, и он приехал домой.
Камми была так занята своими воспоминаниями, что не заметила, как за стволами деревьев засветился огонек. И только когда они подошли совсем близко, ей стало ясно, что перед ними светятся окна какого-то дома. Она замедлила шаги и остановилась. Сразу стала слышна барабанная дробь дождя, стучавшего по плащ-накидке.
Когда Рид повернулся к ней, то увидел удивление на ее лице. Она возмущенно сказала:
— Но это не моя машина!
— Просто добраться сюда было ближе.
В его словах сквозило раздражение, словно он ожидал, что она станет возражать, и заранее разозлился.
— Я не могу войти туда.
— Послушай, перестань дурить. Тебе нужно обсохнуть и выпить чего-нибудь горячего. Обещаю, что не стану приставать к тебе.
— Этого еще не хватало! Я об этом даже и не думаю, — гневно ответила она, однако в голосе звучал оттенок смущения.
— Нет? Я просто поражен. В таком случае почему же ты отказываешься? Ведь это всего-навсего обыкновенный дом. Он не съест тебя.
Но этот дом не был обыкновенным. Как гласит история, в стенах этого угрюмого, прочно стоящего на земле строения была соблазнена Лавиния Гринли. Кроме нее, никто из семейства Гринли не переступал порога этого дома.
Этот двухэтажный, прямоугольной формы дом, увенчанный высоким чердаком со слуховыми окнами, был срублен из массивных гладких сосновых бревен, толщина каждого из которых составляла больше фута. Дымоходные трубы, сложенные из кирпича ручной работы, возвышались по обеим сторонам крыши. Длинные узкие окна закрывались изнутри тяжелыми ставнями. Если картину дополнить покатыми карнизами и совершенно плоским фасадом, лишенным каких бы то ни было крылечек, веранд и портиков, что было в традициях северного строительства, то получится настоящая крепость, надежно защищавшая своих хозяев от вторжения непрошеных гостей.
Этот дом был построен в начале девяностых годов девятнадцатого века Джастином Сейерзом. Он жил в нем затворником, отгородившись от мира высоким восьмифутовым бревенчатым забором. Забор этот давным-давно развалился, и бревна его растаскали местные жители. Однако в Гринли это место до сих пор продолжали называть «Фортом».
Каждое бревно для постройки этого дома было вывезено с земли, украденной Джастином Сейерзом у Ла-винии Гринли. Каждая доска была распилена и остругана на лесопилке, которую он поставил всего в нескольких милях отсюда.
Эта лесопилка оказалась чрезвычайно прибыльной, и вскоре с ее помощью Сейерз стал весьма состоятельным человеком. Немного позже, в самом начале двадцатого века, Джастин нашел выгодного партнера — человека по имени Хаттон. Хаттон тоже приехал с Севера, где работал на бумажной фабрике и досконально знал производство. Сейерз же имел землю, лес, хорошую поддержку и нужные связи. Эти двое объединили свои таланты и имущество, завезли оборудование, и на месте лесопилки появилась бумажная фабрика.
Эта фабрика, значительно расширенная, до сих пор стояла на окраине города и находилась в совместном владении потомков Сейерза и Хаттона. Теперь ее собственность была поделена между Ридом Сейерзом, мужем Камми Китом Хаттоном и его старшим братом Гордоном. Так как Рид унаследовал землю прадеда и его первоначальную долю в прибыли, он считался главным пайщиком и, таким образом, владел контрольным пакетом акций.
Камми окинула быстрым взглядом стоявшего рядом с ней мужчину. Оказалось, что он был одет в маскировочную гимнастерку, разрисованную под кору дерева зелеными и коричневыми пятнами, и выцветшие джинсы. Лица его Камми не разглядела — слишком слабы были отблески света, горевшего в доме. Прежде чем заговорить, она облизнула губы.
— Знаешь, если бы ты мог отвезти меня к моей машине…
— Я сделаю это, как только ты согреешься и обсохнешь, — согласился он и спокойным тоном убедительно добавил: — Даю тебе слово.
Она отрицательно покачала головой.
— Лучше прямо сейчас. Я не заболею, вот увидишь.
Он молча смотрел на нее несколько долгих минут. Дождь продолжал усердствовать, и струйки воды стекали с его подбородка на шею. Он глубоко вздохнул и повел плечами, будто хотел сказать, что не несет ответственности за свои дальнейшие действия. В следующую секунду одним решительным движением он подхватил ее одной рукой под колени, другой под спину и, крепко прижав к груди, направился к дому большими быстрыми шагами.
— Нет! — закричала Камми, но было уже поздно.
Тогда она стала колотить его руками, брыкаться, извиваться всем телом, пытаясь вырваться. Но в ответ на ее рывки и удары он так сильно стиснул ее, что Камми сразу стало нечем дышать, а лицо уткнулось ему в шею. Задыхаясь, корчась от боли в железных тисках его рук, она поняла, как осторожно он обращался с ней там, в лесу, под деревьями.
Камми ничего не оставалось делать, как оставить попытки вывернуться из его рук и расслабить уставшие от напряжения мышцы. Постепенно он ослабил свою хватку, которая в конце концов стала похожа просто на крепкие объятия.
Рид толкнул внутрь боковую дверь и прошел через обитую деревянными рейками кухню и широкий коридор к простоватой, но весьма добротно сделанной лестнице. Перед подъемом он приостановился, и Камми, улучив момент, едко заметила:
— Если ты полагаешь, что произвел на меня впечатление своими насильственными методами, то глубоко заблуждаешься. Мне, к твоему сведению, нравятся мужчины с хорошими манерами, а также я предпочитаю, чтобы меня не хватали без моего согласия.
— А разденешься ты сама, — процедил он сквозь зубы. — Или, может быть, хочешь, чтобы я помог тебе? Заметь, я спрашиваю твоего согласия. Чего не сделаешь ради тебя.
Камми стала соображать, что бы такое еще более унизительное сказать.
— Смотри-ка, а ведь это противоречит твоим дурным наклонностям! На этот раз уж если кто и поражен, так это я, — парировала она.