— Не-а, — признался Петер. — Откуда ему их знать, если вы каждый день в новый город приезжали? И что такое можно незнакомому человеку сказать, чтобы того из себя вывести? Ведь ты говоришь, без грубостей. Значит, что-то личное задето — там грубость не требуется, нахамить можно и шёпотом.
— В общем, не выдержала я с ним. — Гертруда выдувала дым тонкой струйкой, целясь в низкую звезду. — Такой злой, что рядом тяжело долго. Никого не любит, ни о ком не заботится, сам по себе. Поездила я с ним неделю, а потом домой вернулась. Хотя он щедрый был, не жмот. Вроде даже огорчился, хотя и не особенно. Злой потому что. Не такой, как ты.
— А я какой?
Петер обдумывал рассказ Гертруды. Все люди Джака Ушта-ра давно усвоили, что любые истории про амулеты, талисманы, тотемы нельзя пропускать мимо ушей. Петер по себе знал, что иногда эти байки могут оказаться правдой, и что шеф не поскупится, если дать ему ниточку для поиска новой фигурки. Опасной, и от того более желанной. Петер почувствовал во рту горечь, как будто только что выпил противоядие, защищающее от воздействия амулета. Запил, по-свойски вынув стакан из пальцев Гертруды. Она с интересом рассматривала его лицо.
— А ты. — Гертруда щелчком отправила окурок в раскинувшуюся под балконом тьму. — Ты — незлой. Не добрый, конечно, но и от гадостей удовольствия не получаешь.
Провела пальцами по его рукаву от плеча вниз.
— Жалко, не нравлюсь тебе. Дура потому что, да?
— Слушай, — ушёл от вопроса он, — а продай мне этот жетон? На кой он тебе, ты же всё равно не игрок. А мне, может, пригодится. Что скажешь?
— Предлагаешь свою удачу за деньги продать?
Она облокотилась на перила, встряхнула крашеной чёлкой.
— За хорошие деньги, — ответил он. — Вот, смотри!
Крахмальные, новенькие — из полученных от шефа на выгул гонцов — купюры по сто марок. Десять, одна за одной, прямо перед носом боящейся продешевить Гертруды:
— Десять к одному — это хороший выигрыш. Удача. Реальная удача.
Фишка перекочевала в его карман. Официант ненавязчиво пополнил Гертруде стакан. Мир пах холодом и мартини.
Петер ещё попытался узнать хоть что-то о везучем игроке, но натолкнулся на непреодолимое препятствие. Как звали? Везунчик. А имя у него было? Не знаю. Я звала Везунчиком. А что, ему нравилось!
А как выглядел? Хорошо выглядел. Часы у него были «Картье». Галстуки хорошие.
Да, Гертруда. Потому что дура.
Петер вытряс из неё столько, сколько смог: куда ездили, с кем играли, где останавливались, — после чего отправился присматривать за дорогими гостями.
— А ты, красавчик, вообще когда-нибудь слышал про дантистов?
Лека выволок шулера из минивэна и долго ставил на ноги. Словно выравнивал новогоднюю ёлку. Везунчика качало. Дерево деревом.
Шулер — человек, ведущий нечестную игру. Подмешивающий карты, подглядывающий в чужую руку. Копающийся в чужой голове.
— Зубки-то в детстве не выросли, или мама отняла? — не унимался Везунчик.
Петер вздрогнул, потому что помнил, как Лека потерял зубы. В тринадцать лет тот повадился курить гашиш. Мать, когда узнала, отходила сына по спине черенком от лопаты. Пытаясь увернуться от очередного замаха, он неудачно повернулся и получил по лицу.
Не думать, подумал Петер. Ни о чём не думать. Вот контейнер, вот стол, вот фишки. Всего лишь сыграть партию. Но другие мысли теснились и лезли наружу, словно тесто из-под гнёта.
Французик застыл перед входом в контейнер как загипнотизированный. Огюст был не тем человеком, с кем стоило иметь дело — себе на уме, трусоватый, ненадёжный, но при этом кажущийся кусочком другого, совсем незнакомого мира. Петер даже немного огорчился, что их долгое совместное путешествие подошло к концу.
Шесть недель метаний по Европе пролетели незаметно. Февраль стал месяцем растянутой охоты, медленной погони. В каком-то смысле, и отдыха — ведь никаких сторонних дел, просто иди по следу!
Когда Петер положил «счастливую» фишку на стол перед Джаком Уштаром, он и предположить не мог, какое путешествие ему предстоит. Пересказ истории Гертруды не занял и двух минут, люди Уштара были приучены ценить его время.
— Я хочу посмотреть на талисман этого Везунчика, — негромко сказал Джак.
Одноглазый доктор Руай, положив ногу на ногу и сплетя руки на груди, пауком устроился в углу. Фишка лежала посреди стола, Джак до неё не дотронулся.
— Если хотя бы часть истории — правда, — предположил доктор, — то фигурка может оказаться настоящей. А ты знаешь, Петер, как опасны такие талисманы, правда?
О да, Петер знал! Уже четырежды ему приходилось искать потерявшихся или спрятавшихся людей по заданию Джака. Ты готов, Гончий? Хватит тебе в этот раз сил, чтобы удержать в повиновении металлическую статуэтку Пса?
Руай принёс блюдечко с двумя пилюлями. Белой и красной. Давай, Гончий, покажи нам класс ещё разок. Две пилюли — и ты в игре. Просто открой стоящую на столе коробку и достань талисман.
Пара-тройка дней, думал тогда Петер. Пёс не ошибается, он любого Везунчика из-под земли достанет.
Джак смотрел пристально, а доктор — с интересом, как Петер берёт Пса в руку. Но со стороны никак не увидеть, каково это — владеть фигуркой. И не их это дело. Петер перетерпел первую волну дрожи, когда Пёс ожил в ладони. Каждый нерв встретил приход Пса испуганным импульсом. Свет сразу стал острым и колючим, засвербело в уголках глаз. Как сквозь пелену потекла вкрадчивая речь доктора Руая:
— Ты у нас настоящий ветеран, Петер! Вроде и лишние они, советы. Но ты будешь далеко, и я не смогу помочь тебе, если забудешь главное: Пёс убивает. Каждое утро, Петер, каждое утро как откроешь глаза, ты первым делом выпьешь противоядие. Вот здесь в пузырьке тридцать капсул — это на целый месяц, вряд ли столько понадобится. Остаток привезёшь назад, по счёту. Это очень дорогое лекарство, оно — твой единственный шанс не отправиться на тот свет. Поэтому всё, что останется, нужно будет вернуть. Джак щедр, он тратит на тебя много денег, но не разбрасывается ими. Не огорчай его!
Всё это Петер слышал уже многократно. Он периодически кивал — просто чтобы показать, что слушает. Как в самолёте: пристегните ремни, и всё такое. Каким образом дышать в маску, и где аварийные выходы. Доктор выполнял роль стюардессы перед полётом Гончего в мир, захваченный Псом.
Джак Уштар развалился в кресле, тоже дожидаясь конца «предполётного инструктажа».
— Стоит пропустить один приём, — не унимался дотошный доктор, — и увидишь, как сначала поменяют цвет твои глаза. Не пройдёт и дня, как ты начнёшь гореть изнутри. И это будет не изжога, не кислотность какая-нибудь — всё нутро затлеет, уже не погасишь! Никакой врач, никакие уколы не помогут. Раскалишься изнутри как сковородка, кровь свернётся, и что не выдержит раньше — сердце или мозг? Лучше не проверять, Петер. Лучше не проверять. Возвращайся целым и невредимым! Мы в тебя верим, ты же лучший, ты настоящий Гончий! Удачи тебе.
Доктор потрепал Петера по плечу и отошёл в сторону.
— Ну, — Джак нетерпеливо навалился на стол. — Попробуй её!
Пластмассовый кругляш лежал перед Гончим. Фишка из французского казино, выкупленная за десятерную цену.
Петер осторожно взял её кончиками пальцев. Его снова забила дрожь. Он закрыл глаза, прижал локти к бокам, согнулся, будто группируясь перед прыжком.
— Тебе нехорошо, Гончий? — откуда-то издалека участливо спросил добрый доктор Руай.
— Тихо, Медждим, не мешай! — Джак даже пригнулся к столу, пытаясь заглянуть Петеру в лицо. — Ну? Ты видишь его? Чуешь его, Гончий?