Долгий звонок в дверь. Разлепил глаза. С трудом приподнял голову, отчего сразу чуть не стошнило. Огляделся: лежу на полу в одних трусах. Вокруг окурки и осколки. На кресле, свернувшись калачиком, с засохшими хлопьями рвотных слюней на лице сопит Чин. На кровати, недовольно морщась, приподнялся брат.
– Сид, сходи посмотри, что там, – распорядился он.
Еле поднявшись и осознав всем телом враждебность окружающего мира, я упал от потемнения в глазах на кровать. Раздался снова визг звонка, ломая голову и выбивая сердце вон.
– Сид, бля, давай быстрее! – корежило на кровати брата.
Я вышел из комнаты и сразу споткнулся о стоящую посередине коридора трамвайную печку. Черт, разбил в кровь большой палец. Весь пол был устлан, казалось, целым тиражом газеты «Двое» с торчащими фотосиськами. Шатаясь, ища поддержку в стенах, доковылял до двери, прижался ухом. Еще один звонок, упавший сверху двери, оглушил до слепоты. Сердце испуганно запрыгало, как загнанная в угол мышь. Дрожа, присел на корточки. Гул от звонка уступил место звукам человеческих голосов, я прислушался. Что говорят, понять не смог, но голоса узнал! Зюзюкина, соседка, бывшая жена кагэбэшника. Она так умудрилась меня достать, что я гонялся как-то за ней по коридору с огромным заточенным штангенциркулем. Разбил глазок в ее двери, за которую она ловко шмыгнула. А хотел в лоб заехать. За это был скручен соседями, связан проводами и долго бит ментами в отделе. А что это за тихий скрип? А, это соседка напротив, несчастная добрая старушка, глава большой недружной семьи. Что-то наперебой тараторят. Отвечал им какой-то незнакомый мужской голос. На цыпочках вернулся в комнату.
– Ну че? – спросил брат, сцеживая из всех пустых неразбитых емкостей капли в стакан – на глоток.
– Бляди соседские чего-то кипишуют, – ответил, облизнувшись, я, наблюдая, как брат выжимает в глотку стакан.
– Может, случилось чего?
Я пожал плечами, прикрыл дверь в комнату. Чтобы не слышать звонков, включил телевизор «Рекорд». Пол-экрана показывало какой-то эстрадный концерт. Я сел на кровать и огляделся. Пили мы ночью, похоже, яростно. На обоях забуревшие смачные мазки крови, перемешанные с пятнами зеленки. Ею же заляпан журнальный столик, чудом стоящий на трех ножках. Четвертая, выдранная с мясом, лежит рядом. Осколки бутылок вонзились в бахрому ломаной древесины, оголившейся из полировки. Вспышками в голове куски воспоминаний о происхождении крови на стенах. Чуть не стошнило. Ночью Чинарик бритвой вырезал у себя от локтя до кисти «xploited». Потом мы его лечили, залив всего зеленкой. Вон, даже морда в пятнах. Потом он своими порезами писал на обоях «Чин» на полстены. Рядом с изрезанным Чином валяется двадцатикубовая стеклянная машина (шприц). Точно! У него же вчера ломка опять по пьяни началась! И мы откачали у него из вены немного «грязной крови». Это брат лечение придумал. Теперь этой «грязной кровью», как капельками росы, покрыта вся комната. Сейчас меня точно вырвет!
Вдруг из коридора послышался сухой треск. Мы переглянулись. Брат кивнул на дверь, я встал, шагнул к ней. Открыл. Секундная картинка: три мента, который впереди, огромен, и в руке топор. Потом лечу обратно в комнату, в глазах яркая вспышка. Затылком хрястнулся, доламывая стол.
– Стоять, лежать, блять!
Пошла работа. Заскочили в комнату. Сразу стало тесно. Один утрамбовал Чина. Второй вскочил на кровать и брату берцем, пяткой в лицо. А тот, что с топором, свободной рукой меня за волосы и в другую комнату утащил, где, кинув мордой об стену, крепко обработал мои почки. А мог бы и голову отрубить!
– Кто навел?! Говори, сука, убью! – орал он, заламывая мне руку.
И вот я на полу.
– Руки за голову!
И для лучшего понимания опять ногой по почкам. Страшное это дело – быть профессионально битым, будучи в одних трусах и с похмелья. Меня всего трясло. Вспомнил с ужасом «Союзпечать». Как они нас вычислили? «Вот черт, неужто тот мужик?» – вспомнил я нашего неудавшегося главаря. Но как?