— Да какая разница? Ты, в конце концов, хочешь или не хочешь, а, Димкин? Ну ладно, заждался, мальчик, ну иди ко мне… Первый сеанс, дрова потом… — Вика потащила через голову свой топ.
В этот момент на лужайку вышло сразу трое мужиков: с одной стороны — двое молодых, коренастых, коротко стриженных, с бычьими шеями, чистые братки; с другой — рубщик мяса с Бугровского рынка.
— Ёкэлэмэнэ! — воскликнул один из братков, глядя на рубщика. — А ты, косоглазый, куда приперся-то? Тебя кто звал-то? Понятия не для тебя, что ли? Давай вали, пока цел! Ты, чувак, — обратился он к отвесившему челюсть Диме, — тоже свободен. А ты, красивая, — браток уставился на замершую с тряпочкой топа на голове Вику, — оставайся. Мы пацаны правильные, обижать не будем!
Второй заржал.
Рубщик мяса оскалил зубы и зарычал. С деревьев полетели листья.
— Ой, страшно! — издевательски пропищал первый браток.
— Я щас прям обосрусь! — подхватил второй.
Вика наконец сняла топ. Глаза ее странно блестели.
Рубщик двинулся на братков.
— У, лешаки проклятые! — прохрипел он.
— Не ссы, абасы! — проронил второй браток. — Наша территория, сейчас свистнем, братва подвалит, последний глаз на очко натянем!
На лужайке появилось новое действующее лицо. Дима узнал нелепого очкастого дылду, мельком виденного на рынке.
— Руки прочь от девушки! — выкрикнул очкарик. — Все прочь! Девушка, ничего не бойтесь, я с вами!
— Ну, бля, набежало! — усмехнулся первый браток. — Ты-то куда, лошина позорная?
— Девушка, ложитесь! Лицом вниз! Быстро! — Очкарик дал петуха, но Вика почему-то послушалась и упала ничком.
Очкарик повернулся к браткам и рубщику спиной.
…Что было потом, Дима помнил плохо. Его неудержимо рвало, а на лужайке никого, кроме рыдающей Вики, уже не осталось. Только, в успевших надвинуться и даже сгуститься сумерках, как показалось, выглянуло из-за деревьев лицо с косматыми бровями, коротко, жутко ухнуло и исчезло.
…Когда они добрались до дому, совсем стемнело.
— Ну тебя, Смирнов, к чертовой матери с твоим экзотическим сексом! Извращенец! — сказала Вика, запираясь в ванной.
«Ну вот, — подумал Дима, — как всегда… Переклинится на дряни какой-нибудь, меня втянет, а потом я же и виноват. А кто ж еще виноват, как сказала Вика, когда в прошлом году ей на трусы, что на балконе на веревке сушились, голуби нагадили. Ты, Смирнов, и виноват!..»
…А смотрящий леший Викентий, сделав строгий выговор двум молодым отморозкам, Аркадию и Григорию, принял окончательное решение: пробиваться к этому… к Вильмоту… а то погибнет лес.
Глава 5
Лед и пламень
1
— З-з-з-з! — басовито звенят высоковольтные провода.
— З-з-з-з! — вторят вьющиеся на чахлыми цветами мушки.
Август, зной. Девятилетняя Злата сидит на занозистом деревянном ящике, принесенном кем-то к опоре ЛЭП. Кругом зонтики. Это такие растения — голый стебель, а сверху вроде абажура. В августе, мама говорила, они ядовитые. А может, в апреле, Злата забыла.
Вообще-то зонтики бывают в ее, Златин, рост — а она девочка мелкая, хотя и крепкая. Тут, под проводами, вымахали в два Златиных роста. Как деревья. Таких больше нигде нет. Папа объяснял — мутанты. Все равно непонятно. От электрического поля, добавлял папа. Тоже непонятно. Поле-то электрическое, это да — вон провода какие, — только зонтики-то при чем?
Жарко. На асфальте — особенно. Тут, на электрическом поле, еще ничего.
Раньше, папа рассказывал, на этом поле картошку выращивали. Совхоз какой-то выращивал. Чудно́е имя — Совхоз. Не русское. Злате представляется черный-пречерный дядька, злой-презлой и старый-престарый. Потому что папа говорил, что он сдох. А когда он сдох, поле захватили под огороды и тоже стали картошку сажать. А потом этих, которые захватили, кто-то прогнал. Теперь тут ничего не сажают — само все растет. Зонтики, кусты разные, трава, цветочки.
Если выглянуть из зарослей, то впереди увидишь большую дорогу — МКАД называется. До нее недолго идти, только дойти трудно — трубы какие-то лежат здоровущие, через них перелезать неудобно. Да и нет там ничего интересного. Машины одни.
Обернешься — улицу увидишь, совсем близко. Машин на ней немного, а на той стороне — пруд. Мама только не разрешала в этом пруду купаться — вонючий он, говорила, грязный. И еще у него недобрая… эта… как ее… репутация, вот! Злата думала, что репутация — это вроде как улыбка. Тоже бывает недобрая. Мама про соседку одну сказала как-то раз: сама сюсюкает, а улыбка-то у нее недобрая. Только откуда у пруда улыбка?