И вот уже Раф, начальница-брюнетка, декламирует мою гипотетическую статью: «У Марни все чертовски странное, такое разноцветное, и рукава слишком длинные. Мне ужасно не понравилось, но через полгода я буду от всего этого без ума».
«Да, очень забавно, — подхватывает блондинка Мими. — А может, ПОП дней десять будет гадать, длинные юбки станут носить или короткие, хотя все знают, что уже шестнадцать сезонов на длину подола всем плевать».
Я смеялась от души вместе со всеми. И заметила — так, для формы, — что права-то оказалась именно я, а все ошибались. Честно говоря, меня мало колышет, что я профан по части моды. Я этим даже слегка горжусь: может, именно это и отличает меня от армии невольниц новых тенденций, способных утром безошибочно сказать, кто из звезд первой величины уже сегодня вечером перейдет в разряд «бывших знаменитостей». И вообще, даже если журналистка «Модели» не слишком сильна в моде, тот факт, что она варится в мире fashion, делает ее куда подкованней всех остальных. Я очень рассчитывала, что окажусь первой, кто обнаружит новую тенденцию, так что у коллег просто челюсть отвиснет. Новичкам ведь везет.
Как правило, дефиле Карла Лагерфельда (у нас в «Модели» его называют просто Карл) всегда завершает показ новых коллекций. После недельной беготни я наконец оказалась у цели и, несясь бодрой рысцой по улице Сент-Оноре, уже не чувствовала, что от холода свело пальцы ног в зимних босоножках (те же летние, только на искусственном меху), а резинка стрингов намертво впилась в бедра. Думать я могла только о будущей статье — статье о возвращении в моду юбок-брюк. Возвратится она не втихаря, как в 1998-м или 2001-м; нет. Приближается цунами абсолютно новой модели, и ей следует найти имя. Если новая тряпка слишком уж напоминает то, что уже носили, журналы мод переименовывают ее. Лосины 80-х в 2005-м стали легинсами. Это подогревает желание читательниц. Так как же мне ее окрестить? «Все в skirt-trousers»? А может, «Мы хотим Ю-Брю»? В голове роились отличные броские подзаголовки для обложки. Я была близка к эйфории. Я вообще трудоголик. Чувство долга всегда подстегивало «типичную служащую», которая тихо и мирно дремлет во мне.
Занятая своими мыслями, я на автопилоте завернула в «Колетт». Как монашка в храм. Для журналисток из дамских журналов визит в «Колетт» — это отправление культа и возвращение домой. Как всегда после полудня, water-bar в подвальном помещении был почти пуст. И почему я села в тот дальний угол, а не за большой стол в центре зала? Даже сейчас не могу этого объяснить. Ну да, за ним уже устроились две журналистки из «Волны», сидели и клевали «зеленый салат ни с чем», фирменное блюдо заведения. (Water-bar — единственное место в мире, где поняли, что, заказывая зеленый салат без заправки, клиентка надеется обнаружить рядом с «силосом» пару гренок, немного оливкового масла и пармезана: мы анорексички, но не козы. Будь благословен «Колетт»!)
В нашей профессии здравый смысл присутствует в значительно большей мере, чем об этом принято думать. Коллеги, пишущие о моде, успели меня предупредить об атмосфере искренней душевности, которая царит в отношениях между соперничающими редакциями. Обсудить в неформальной обстановке последние дефиле — привычное дело, и достаточно понять с точностью до наоборот то, что станут вам рассказывать другие («Я просто в вос-тор-ге от шоу Сен-Пради»), как собственная статья для ближайшего номера готова («Диссонансы Жана-Рауля Жаопарди»). Короче, я легко могла оказаться за тем столом в компании Алисы Дюпон-Наллар, у нас ее называют АДН, и Мари-Лизы Пулишон, «красотки». Увидев меня, обе широко оскалились, но я предпочла свою укромную нишу, надеясь спокойно обдумать статью.
Над моим креслом нависали три огромные стеклянные полки с изысканными, привезенными из разных стран водами, и я почувствовала жажду. Все случилось в тот момент, когда я подняла руку, чтобы заказать бутылочку «шардонне». Мне на голову обрушились стеклянные небеса: разлетались на куски бутылки, лопались пузырьки газа, рвались в клочья этикетки. Я успела подумать: «Только полный кретин мог придумать water-bar!» — и погрузилась во мрак.
Очнувшись, я увидела милую улыбку Карла Лагерфельда. Говорят, люди после серьезной травмы ощущают себя обновленными и ничего не помнят. Наглое вранье. Я сразу поняла: что-то не так. Карл никогда не улыбается женщинам, которые так одеваются. Его дефиле уже часа два как закончилось, и сейчас он должен ехать в Милан, глуша стаканами легкую колу, которой забит мини-бар в его лимузине. Так что, когда человек с хвостиком на затылке без малейшего немецкого акцента спросил, как я себя чувствую, перед моими глазами промелькнуло случившееся, и я пролепетала: