которому мальчик
ненароком сломал стебёлек,
выдул мозги
и сирый над трупом стоит.
***
Падали птицы с дерев,
точно яблоки,
но о землю не ударялись,
взмывали за мгновение
до падения,
лишая Исаака,
сидевшего под деревом,
гения.
Конец одной вселенной.
Другой начало.
Наливайте чаю,
Господа шляпники,
становимся маяками,
встречаем корабли
с потусторонней земли.
***
Залезла дура на обеденный стол.
Слепила дура из тела лотос.
Сидит ждёт, когда выпадет божья роса.
Прошло полчаса.
Тело в испарине.
Чем не милость занебесного барина?
***
Побежали таракашки —
готовь чашку
с обмазанными мёдом стенками,
будет тебе обед неизведанный,
немыслимый,
но земной,
исторгнутый тараканьей норой.
***
Торчал пенёк
в штанах у мужичонка.
Мужичонка пенёк облагораживал,
думал взрастить древо отважное.
Но на пеньке только вспыхнул мох.
"Никудышный из меня садовод-огородник", —
всхлипнул мужичонка и выдернул дворник
из камаза,
окунул в краску,
намалевал лик ужасный
на тротуаре.
Стал богомазом тварей.
Счастлив,
покоен,
пеньком совершенно доволен.
Конец.
***
Кружится
голова у синицы —
напилась пигалица святой водицы,
но так и не поняла,
что в той воде любовь была.
Я глупышке подсказала.
Она недолго в долгу пребывала —
быстренько в моем мозгу гнездо свила.
Хожу теперь пьяна
и днем, и ночью,
ни с кем не говорю,
только ушами щебечу.
Тень-тень-дребедень.
***
Хорошо
глянуть в окно
с утреца…
ковырнуть в носу,
потеребить бороду,
погладить усы,
подумать одно,
другое,
представить внизу море…
и прыгнуть в шестой вышки.
Ах, как плавается зазеркальной мышке!
***
Они сказали: "Ты наша",
и убрали её под рубашку,
не заметив, что то была не она,
а образ её и подобие – оловянная кукла,
которая под действием телесных паров
быстро окислилась,
превратившись в параноидальные их мысли.
***
Села баба на песок,
развернула узелок,
съела кулебяку
со смаком
пожевала сальца,
табачку понюхала,
поскребла за ухом,
почесала зад,
попила водицы
из лужицы
у пруда
и отправилась в никуда.
***
Шёл пьяный мужик.
Облокотился на крыжовник.
Обобрал куст до веточки.
Стал одноклеточным
Попал в рассказ к Чехову,
размножился до девятнадцати тысяч шестисот шестидесяти четырех знаков
с пробелами.
Хвала буквальной эволюции!
***
Ехал мужичок на велосипеде,
напевал какие-то песни.
Кончилась равнина.
Началась гора.
Напрягся бедолага,
напружинился,
педали закрутил,
мышцами заводил.
Слез с велосипеда
и пошёл пешком.
Конец.
***
Он сказал: "Выход есть".
Взобрался на насест,
снёс яйцо,
высидел голема,
отнёс его в поле,
закопал в землю,
взрастил растение —
невиданное,
неслыханное,
фантазиями пропитанное.
Поселился в его дупле.
Живёт-поживаёт,
бредне-модифицированными плодами промышляет.
***
Чайка в окне.
Прилипла к стеклу.
Не может понять —
во сне она, иль наяву.
Елозит крыльями,
клювом стучит.
Сон непроницаем.
Явь молчит.
***
Выудил дедка
бутылку из речки.
Ладошки потирает,
ножками перебирает,
водит языком по губам,
думая, что волшебную тварь поймал.
Зажал бутыль меж дряхлых колен,
откупоривает осторожно,
несмело,
боясь повредить твари кожу.
Бах! —
пробка вылетела сама.
Бутыль наземь упала
и покатилась.
Дедка за беглянкой,
побивает непослушную палкой,
пытаясь вразумить.
Бутылка сиреневым гневом на Ирода дымит.
Старому невдомек,
он хочет преподать сиреневому чулку урок.
Ткнул бутыль со всего маху
суком,
поддел носком,
злобным наречием отоварил.
Пружина.
Бросок.
И дедка покрыл бутыль животом.
Та от возмущении взорвалась
и дедке в брюхо впилась.
Сиреневый гнев золотистым стал.
"Сказка пошла!", —
подумал дедка
и обхватил губами горло бутыли точно конфетку.
Втягивал сказку долго,
терпеливо,
пока не услышал звонкий чавк.
"Тепереча ты навсегда в моих кишках", —
хихикнул коварно старче,
от горла оторвался,
три раз сглотнул,
отрадно рыгнул