Уолтер вернулся к машине и с минуту постоял, ощущая, как страх переходит в бесплодный гнев. Может, все они опять собрались в редакции ньюаркской «Сан». Может, туда ему и следует отправиться, чтобы выступить с заявлением в свою защиту. Впрочем, они его, вероятно, даже не напечатают, подумал Уолтер. Ему больше нет веры. Понадобится поддержка Корби — этот замечательный честный молодой работник полицейского сыска должен подтвердить каждое его слово. Он развернулся и поехал назад в участок.
Уолтеру сказали, что Корби здесь, но сейчас занят.
— Передайте, что с ним хочет встретиться Уолтер Стакхаус.
Сержант полиции внимательно на него посмотрел, открыл дверь в коридор и спустился по ступенькам. Уолтер пошел следом. Они миновали еще один коридор и остановились перед дверью. Сержант громко постучал.
— Что такое? — послышался из-за двери приглушенный голос Корби.
— Уолтер Стакхаус! — гаркнул сержант.
Звякнула задвижка. Корби распахнул дверь.
— Привет! Я так и знал, что вы сегодня приедете! — сказал он с улыбкой.
Уолтер вошел, не вынимая рук из карманов пальто, и заметил, что Корби смотрел на них так, словно Уолтер держал там револьвер. Но тут Уолтер встал как вкопанный: на стуле с прямой спинкой перед ним сидел Киммель, извернувшись, будто от боли, всем своим огромным телом. Киммель глядел на него, как на совершенно незнакомого человека, а на лице у Киммеля был написан лишь слепой, ничем не прикрытый ужас.
— Сегодня у нас день признаний, — добродушно изрек Корби. — Тони уже признался, Киммель идет вторым, а затем и ваша очередь.
Уолтер ничего не сказал. Он посмотрел на испуганного темноволосого юношу, который сидел на другом стуле с прямой спинкой. Холодную белую комнату с облицованными кафелем стенками заливал ослепительный свет. Огромное лицо Киммеля было мокрым то ли от слез, то ли от пота. Воротничок рубашки у него был разорван, галстук приспущен.
— Хотите присесть, Стакхаус? Садитесь на стол, больше некуда.
Уолтер заметил, что дверь закрыта изнутри на массивный засов, какими запирают — тоже изнутри — холодильные камеры, в которых работают мясники.
— Я пришел вас спросить, что будет дальше. Я хочу играть в открытую. Я готов в любую минуту предстать перед судом, но не намерен мириться с потоками лжи ни от вас, ни от кого другого…
— Вы все ускорите, Стакхаус, стоит вам только сознаться в своем деянии! — прервал Корби.
Уолтер окинул взглядом его самодовольную позу, его хмурое малюсенькое личико — демагог-недомерок под надежной защитой своего звания. Внезапно Уолтер вцепился Корби в предплечье одной рукой, развернул его и попробовал заехать ему в челюсть кулаком другой, но Корби успел перехватить удар и дернул Уолтера на себя. Уолтер поскользнулся на кафеле и упал бы, не удержи его Корби, который не выпускал его запястья из своей хватки.
— Киммель убедился, что меня нельзя трогать, мистер Стакхаус. Вам тоже не мешало бы в этом убедиться.
На худых щеках Корби выступил румянец. Он передернул плечами, поправляя одежду, затем снял пальто и бросил на стол.
— Я спросил вас, что будет дальше, — произнес Уолтер. — Или вы готовите мне сюрприз? За кого вы себя принимаете, что скармливаете газетам вранье?
— Ни в одной газете нет ни слова лжи. Есть всего лишь одна возможная неправильность, которая везде фигурирует как неподтвержденный факт, в силу чего и может оказаться неверной.
Удобное словечко, подумал Уолтер, — «неправильность». Он наблюдал, как Корби, худой и самонадеянный, ходит и ходит вокруг сидящего Киммеля, словно Киммель — попавший в западню, но еще живой слон. Голова и лицо у Киммеля были покрыты потом, хотя в комнате было очень холодно. Уолтер заметил, что Киммель вздрагивает всякий раз, как Корби оказывается перед ним, и внезапно понял, почему Киммель выглядит таким безобразным и голым: он был без очков. Должно быть, Корби задал ему жару, подумал Уолтер, вероятно, работал над ним всю ночь. И это после того, как Киммель так славно потрудился в редакциях! Уолтер еще крепче сжал в карманах кулаки. После каждого обхода вокруг стула Корби бросал на Уолтера взгляд. Затем он неожиданно произнес: