Говоря о Семилетней войне, следует поставить в заслугу великому канцлеру и такое дело, как введение в заблуждение короля Фридриха II относительно конкретных намерений России накануне войны. Король Пруссии полагал, что Австрия была настроена открыть военные действия немедленно и подталкивала к этому Россию, в то время как Россия якобы планировала отложить войну до будущего года из-за неудовлетворительного состояния своих армии и флота. На самом деле всё было наоборот: с войной торопилась Россия и склоняла к этому Австрию. Фридрих накануне войны лишился возможности получать из Петербурга разведывательную информацию и полагался на своих шпионов в Дрездене и Берлине. Но шпионы снабжали его дезинформацией, которую, судя по всему, опять же организовал Бестужев. Для доведения дезинформации до адресата канцлер использовал либо великого князя Петра Фёдоровича, либо своего бывшего помощника, саксонского дипломата Функа. Первый использовался «втёмную», в то время как Функ действовал из Дрездена вполне целенаправленно. И тот и другой каналы выходили прямо на короля Пруссии.
Но всё это мало помогло русской армии. Карта фельдмаршала Апраксина оказалась заранее битой. Медлительность и нерешительность, с которыми Апраксин вступал в войну, вызывала всеобщее негодование в Петербурге. Бестужева это очень задевало и чрезвычайно беспокоило — враги могли приписать медлительность Апраксина его внушениям. И Бестужев, и великая княгиня Екатерина Алексеевна торопили главнокомандующего своими письмами и призывали к более решительным действиям. Привыкший жить со всеми дружно, спокойно, роскошно и весело, главнокомандующий очень надеялся, что до настоящей войны дело не дойдёт. Войны не желал и молодой двор, к которому кунктатор, как и Бестужев, был тоже близок. Апраксин надеялся, что умница-канцлер, его сердечный друг Алексей Петрович, всегда что-нибудь придумает и поможет ему выйти из любого положения. Ведь он сам сказал на прощание, что в поход не следовало выступать до тех пор, пока всё к нему не будет подготовлено.
Правда состояла и в том, что во многом инициатива главнокомандующего была связана жёсткими и не всегда своевременными и компетентными инструкциями Конференции, члены которой все считали себя полководцами. Созданная от безысходности в противовес врагам по инициативе Бестужева Конференция явно оправдывала природное недоверие канцлера к коллективным решениям. Но дело было уже сделано, и жаловаться было не на кого.
17 февраля Апраксин пишет Бестужеву письмо с угрозой сложить с себя командование армией, потому что ему со своими понуканиями надоели австрийцы. Он недоумевает, почему его торопят: уж не переменился ли во мнении сам Алексей Петрович? Канцлер пытается успокоить друга и отвечает, что жаловаться и быть недовольным Степан Фёдорович не имеет ни малейших оснований, ибо все объяснения его и ссылки на трудности принимаются в Петербурге с пониманием, и если и были «некоторые отчасти строгие побуждения», то они «предавались всегда на ваше рассмотрение и волю». Канцлер пишет, чтобы в его сантиментах, то есть дружеском расположении, фельдмаршал никоим образом не сомневался, — они остались без изменений.
Переписка шла тайно, с привлечением генерал-квартирмейстера Веймарна. Через этот же канал Апраксин получил письмо от великой княгини Екатерины Алексеевны с просьбой более с наступлением не медлить. Апраксин был сердит: он надеялся получить подтверждения в обратном, то есть тянуть время, а тут от него требуют совершенно противоположного!
— Это всё канцлеровы финты! — сказал главнокомандующий в сердцах и полез в шкатулку за старым письмом Екатерины, надеясь на то, что последнее письмо принадлежало не ей. Она ведь никак не могла торопить его! Но нет, сличив почерк, он увидел, что письма были исполнены одной и той же рукой.
Ещё в середине июля Апраксин с основными силами армии не переступил границы. 15 июля Бестужев был снова вынужден напомнить Апраксину о том негативном впечатлении, которое фельдмаршал оказывал на Петербург своим бездействием. «Совершенное моё к вашему превосходительству усердие побуждает меня и то не утаить, что в день конференции… её императ. Величество… за отсутствием других ко мне, к князь Никиту Юрьевичу (Трубецкому), к Александру Борисовичу (Бутурлину) и к князь Михаилу Михайловичу (Голицыну) с великим неудовольствием отзываться изволила, что ваше превосходительство так долго в Польше мешкает».