И далее Бестужев продолжал: «…Я рисковал головою и не имел ни минуты покоя в первые три дня после кончины императрицы, потому что я русский народ знаю: по первому толчку он в состоянии что-нибудь предпринять, но потом… переходит к совершенному послушанию. Вот почему ещё при жизни императрицы я изготовил манифест о регентстве… и сейчас же можно было приводить к присяге, прежде чем беспокойные головы имели время что-нибудь затеять. Если посудить, как велико само по себе это событие и как значительно народонаселение столицы, то нечего удивляться, что нашлось несколько недовольных; надобно удивляться одному, что не оказалось их более. Теперь для общего единения остаётся делать одно: награждать благонамеренных и строго наказывать тех, в которых будет замечено дурное направление».
Вряд ли эти слова были произнесены от сердца. Вряд ли Бестужев плохо знал русский народ — он просто лукавил или льстил себе надеждой. Недовольных избранием Бирона было слишком много, и последующие события опровергли оценку кабинет-министра: сначала обескураженный русский народ «перешёл к послушанию», а потом стал резко высказываться против временщика. А поведение Бестужева перед иностранным дипломатом вполне понятно: раз сел в одну лодку с Бироном, греби и спасайся вместе с ним! «Бестужев думал или, по крайней мере, хотел заставить думать, что опасность для Бирона прошла, потому что первая вспышка неудовольствия была потушена в самом начале, — справедливо замечает Соловьёв. — Вспышка была потушена, потому что недовольные не нашли себе вождей, но недовольных оставалось очень много, недовольно было всё общество, весь народ».
По всей видимости, в этот период ни одно решение регента не принималось без совета с Бестужевым-Рюминым, включая громкие манифесты о прощении неуплаченных недоимок, широкой амнистии ссыльным и осуждённым, о запрете роскоши для дворян и о попечении армейских рядовых.
В России на какое-то время воцарилась тишина. Казалось, что регент справился с ситуацией, и можно было торжествовать победу. Тем не менее судьба регентства была обречена, потому что самый сильный и властный, а возможно, и самый тщеславный человек в империи, фельдмаршал Миних, слово и вес которого в значительной степени определили это регентство, почувствовал себя оттеснённым от кормила власти регентом и его братьями, а потому и оскорблённым. Этот немец явно рассчитывал занять при Анне Леопольдовне первое место в государстве.
29 августа 1740 года был днём тезоименитства принца Иоанна Антоновича. Тезоименитство праздновалось тогда не менее пышно, чем день рождения, но вот бедному принцу и тут не повезло: его тезоименитство совпало с тезоименитством покойного прадеда и соправителя Петра I — царя Ивана Алексеевича. Возникла проблема: которую дату следовало отмечать? В решении этой «головоломки» вместе с Оракулом-Остерманом и Минихом принимал участие и кабинет-министр Бестужев-Рюмин. Троица решила передвинуть поминовение царя Ивана Алексеевича на 28 августа, но праздник тезоименитства живого наследника трона Иоанна Антоновича всё равно был «смазан». Как пишет Кургатников, никто не был приглашён во дворец, ни музыки, ни веселья, ни банкета устроено не было.
А Миних не чувствовал себя в безопасности: рано или поздно подозрительный и мнительный Бирон уберёт его со своего пути. Фельдмаршал каждый день ожидал ареста и однажды, получив согласие Анны Леопольдовны, решил действовать на упреждение. В ночь с 8 на 9 ноября 1741 года с горстью верных офицеров и солдат он арестовал Бирона и осуществил государственный переворот в пользу Анны Леопольдовны. Гвардия уже кипела ненавистью к Бирону, и ей требовался лишь предводитель.
Парадокс: немцы у кормила власти, как и русские, тоже были разъединены и не представляли одной сплочённой партии. (Вероятно, так на них действовал русский климат.) Такое положение и позволило Миниху осуществить молниеносный, буквально импровизированный на ходу, бескровный государственный переворот. Немец Миних спас Россию от злого и надменного немца-временщика, в то время как русские «знатные персоны» только шушукались по углам и бросали на Бирона испуганные, затравленные взгляды.
В ту же ночь адъютантом Миниха Кёнигсфельсом был арестован Бестужев-Рюмин, которого вместе с одним из сыновей Бирона до начала следствия отвезли в Ивангород. Современник Бестужева, товарищ генерал-полицеймейстера Я.П. Шаховской, вспоминает в своих записках, как он в этот день был разбужен полицейским офицером и получил весть о том, «что во дворец теперь множество людей съезжаются, гвардии полки туда же идут и что принцесса Анна, мать малолетнего наследника, приняла правление государственное, а регент герцог Бирон со своею фамилиею[39] и кабинет-министр граф Бестужев взяты фельдмаршалом Минихом под караул и в особливых местах порознь посажены».
39
Брат Густав (1700–1746), на русской службе с 1730 г., в Русско-турецкую войну в чине генерал-майора, а потом генерал-поручика командовал сводным гвардейским отрядом. Генерал-аншеф (1740), в 1741 г. сослан в Нижнеколымский острог, в 1742 г. переведен в Ярославль, в 1744 г. освобождён, восстановлен в чинах и возвращён на службу.
Брат Карл (1684–1746) служил в русской армии ещё при Петре I, попал в плен к шведам, но бежал в Польшу и с 1705 г. служил в польской армии. Вернулся на русскую службу в 1730 г. в чине генерал-майора, тоже участник Русско-турецкой войны, с 1739 г. генерал-аншеф. После ареста сослан в Среднеколымск, но переведен в 1742 г. в Ярославль, в 1744 г. освобождён и жил в своём лифляндском имении.
Оба брата временщика служили России вполне исправно и пострадали из-за своего брата напрасно.