На возникшем передо мной экране поплыли пейзажи и геометрические фигуры, которые сменялись всё быстрее и быстрее, начали вращаться и трястись, по телу пробегали волны энергии и мелкие разряды, меня начало трепать так, что я начал вслух благодарить докторшу, что не подпустила меня к завтраку. Нагрузка возрастала со скоростью свободного падения в бездну, куда я и провалился.
Когда тьма начала таять, я начал различать фигуры в тумане. Я словно со стороны смотрел, как спасатели разгребают и распиливают сросшуюся в единый конгломерат груду дымящихся автомобилей. Из покорёженного до неузнаваемости внедорожника вытащили окровавленное тело. Я понимал, что это я, но всё также продолжал наблюдать со стороны.
— Он ещё живой! — крикнул один из спасателей. — Вань, врачей сюда, срочно!
Некий Ваня, одетый в форму МЧС, как и тот, кто его послал, метнулся к мигающему яркими синими огнями реанимобилю. Он помог переложить моё тело на носилки, и врач начал мне делать непрямой массаж сердца прямо на месте, на стоящих в кровавом снегу носилках. Пятнадцать движений, два вдоха, ещё пятнадцать движений.
Меня, парящего над собственным телом, стало с силой притягивать к носилкам, словно скрепку со стола неодимовым магнитом. Ещё десяток массажных движений и я оказался внутри тела. Судорожный вдох и боль во всём теле. Казалось, что у меня сломаны практически все кости, какие только возможно сломать. От резкой вспышки боли я потерял сознание и снова темнота.
Я ничего не видел перед собой, но темнота была настолько материальна, что мне хотелось её пощупать. А вот звуки были. Тихие, приглушенные обрывки фраз, лязг и треск доносились до меня словно через три ватных одеяла. Пустота окружала меня долго, на фоне абсолютного ничего появилась боль.
Очень оригинально, как может болеть пустота и темнота? А вот так! Постепенно боль нарастала и постепенно я начал понимать, что именно болит. Болят руки и ноги, сломанные рёбра и потроха в брюхе. Но больше всего болела голова. Её словно раздирали на части вонзёнными в череп железными крючьями. Потом голоса и звуки стали отдаляться и боль отступила. Снова леденящая темнота и пустота.
Внезапно боль навалилась с новой силой. Я резко вдохнул, ощутив боль в сломанных рёбрах, и открыл глаза. Понимание окружающего было мутным и спутанным, но я смог сообразить, что изо рта у меня торчит интубационная трубка, подключенная к аппарату искусственной вентиляции лёгких. С обеих сторон от меня находились стойки с флаконами и пакетами крови, от которых тянулись тонкие трубочки к моим рукам, которыми я не мог пошевелить. Я пару раз попытался, но потом бросил эту затею, похоже, что они закатаны в гипс по самый не балуй. Такая же петрушка с ногами. Рядом суетились врачи и раздавался мерный писк кардиомонитора.
Если я в состоянии правильно всё толковать, то я сейчас нахожусь в реанимации. Продолжительная операция по сборке моего организма из пытавшегося его покинуть запчастей завершена. Болит всё, но голова больше.
Я попытался воспроизвести то, что предшествовало всему этому. Память подсовывала разрозненные образы, которые я не без труда начал складывать в последовательные картинки. Итак, я ехал с тяжёлого дежурства, уставший, как собака. Снег валил так, словно давно ждал этого момента и решил оторваться по полной. Кажется, я начал дремать, а когда открыл глаза, то тормозить было уже поздно, я со всего ходу вмазался в кучу машин. Ну а потом уже спасатели, реанимобиль, операционная. Теперь палата реанимации.
Вроде всё складно, но что-то здесь не так. Что-то было ещё кроме того, что я вспомнил. Или это просто видения, вызванные наркозом? Слишком много было видений, но вспомнить чётко — никак не могу. Словно нашёл пачку старых фотографий, которые годами лежали под открытым небом на стихийной свалке на опушке леса. Вроде бы на них что-то изображено, но хрен его знает, что именно.
Я не помню, сколько времени я провёл в реанимации, определить разницу между днём и ночью в круглосуточно освещённой комнате невозможно. Я периодически проваливался в темноту, потом начинал видеть и понимать, что происходит вокруг. Самым ярким впечатлением было извлечение интубационной трубки, это я точно запомню надолго! Если кто-то хоть раз это испытал, знает, о чём я говорю.
Лечащего врача я уже начал узнавать в лицо, потом запомнил его имя, хоть это мне далось нелегко. В один прекрасный день в палату привели мою жену. Её я узнал сразу, даже имя. Она смотрела на меня, гладила по щеке, плакала. Потом уходила. Сколько же я дней здесь нахожусь и почему мне не становится легче? Логично было бы давно перевести меня в обычную палату травматологического отделения, где со мной могла бы находиться моя жена, смогут прийти мои дети. Я по ним очень соскучился. Но время шло, а этого так и не происходило.