Сахара утешала его. Луна бледнела. Пальма над головой издала предсмертный хрип. Зарыдала. Вода прекратила свой говор и с нежностью влюбленного ласкала мелкие камни. Сахара вещала в утешение тщетно, все тщетно. Семя — ложь. Жена — вздор, Честь — небылица. А ты сам несуразнее всех нелепостей.
Однако, услышит ли голос Сахары тот, кто с детства избегал ее и продал душу за фальшивый блеск?
2
Они привели к нему старуху-мулатку высокого роста по имени Матара. Черты лица у нее были правильные, фигура статная, стройная. В руке она держала изящный посох, сделанный из черного эбенового дерева из Эфиопии. Хаджи усадил ее на мягкое домашнее ложе неподалеку от себя. Явились слуги с блюдами печений и пирожков, с сушеным и вяленым мясом сахарских животных, крынками кислого молока и финикового шербета. Она поглодала печенье и приступила к обмену любезностями:
— Слава Аллаху, продлившему мои дни, так что смогла я вступить в этот дом, населенный своим законным хозяином. В равной степени это радует меня и столь же печалит, чувствую я горечь пустоты от отсутствия тут его семьи. Что украсит дом, если не будет полон он своими людьми.
— Истину говоришь, тетушка Матара, продлил Аллах дни твои, засвидетельствовать в доме живущих в нем.
Она похлопала по тощему бедру тонкой рукой и прошептала:
— Радует меня услышать такие слова. Меня радует видеть тебя счастливым, поворачивающимся в объятиях девы семнадцати лет от роду.
— Мне кажется, — запротестовал хаджи, — что почтенная тетушка не совсем правильно меня поняла. Нет у меня намерений вводить в дом женщину, ставшую бы госпожой-хозяйкой.
— Не понимаю.
— Ты ведь знаешь, одна бесовка в юности заставила меня покинуть оазис и лишила рассудка, и теперь я хочу вернуться в Сахару так же с женщиной.
— Возможно, ты не знаешь, что всесильное время сделало свой опечаток на моей голове, наложило сотканную шайтаном повязку, нити которой — забвение, слабая память, и начала я подзабывать язык господ да племенной знати.
Хаджи благодушно рассмеялся. Попытался сократить дорогу:
— Послушай лучше о нужде моей и ответь мне на вопрос. Что делать благородному мужу, если испытал он удар судьбы в отношении жены своей и детей? Что ему делать, если оказался он одиноким, окруженным соперниками. Теми же соперниками, что строили против него козни, продали его близких христианам на рынке рабов?
— Если мне память не изменяет, то следовало бы мужу непременно ответить на такие козни.
— Прекрасно! Только ведь не в состоянии я ответить на козни их как следует, если не прибегну к помощи старого друга. А друг этот сегодня — ты!
— Я?! — ударила себя в грудь старух.
Аль-Беккай замешкался, и старуха в неподдельном удивлении продолжала:
— Разумно ли полагаться на сметливую старуху одному из крупных купцов Гадамеса, владельцу караванов и золотых богатств — на старую женщину, проводящую век свой в заклинаниях и молитвах, чтобы не вступил в ее дом гость с того света?
— На тебя единственную!
— Единственную? Ты так сказал?
— Нет в Гадамесе того, кто мог бы помочь мне в отмщении, кроме тебя.
— Растолкуй, растолкуй мне, пока не убило меня любопытство!
— Ну так, послушай… — он немного помедлил, потом вдруг заявил: — Я желаю заполучить жену крупнейшего из купцов!
Старуха вздрогнула ее лицо исказил страх. Она погладила рукой ложе, чтобы отвести зло. Забормотала свои волшебные заклинания, а Беккай продолжал неустрашимо:
— Его младшую жену. Самую младшую из гарема и самую красивую. Последнюю из четырех жен. Только ты можешь подойти в роли посредника. Я вознаграждение тебе дам чистым золотом. Много золота. А она… — он замолк на мгновенье, смежил веки, помолчал, потом вдруг раскрыл глаза и провозгласил астрономические цифры: — Я тебе дам двадцать пять мер золотого песка и… три меры золота литого. Драгоценности, прекраснее которых женщина и не мечтала.
В глазах старухи проснулся интерес, загорелся блеск, отхлынувшая кровь вернулась на тощие щеки. Сердце хаджи забилось чаще, едва он приметил этот знак в ее глазах.
— Признаюсь, почтенный господин, — продолжала она совсем другим голосом, — того, что ты предлагаешь, хватило бы на то, чтобы купить всех жен на земле, однако…