5
По лестнице со стороны холла поднялся Антон. Проходя мимо, шепнул:
— Сейчас, две секунды.
Вошел в комнату к Елене Витальевне — вздохи и кряхтенье сделались громче.
— Как ты, мама?
— О-ой, да как тут… ужас какой, Тоша…
Скрип. Тишина. Елена Витальевна высморкалась.
— Может, «скорую» вызвать? Укол тебе сделают.
— Да какой укол, Тоша!
— Хочешь, отправлю тебя куда-нибудь? В Испанию. На Сардинию.
— Тоша, как же так вышло? Как же ты неосторожно так? Во́дите как угорелые!
— Мама, — Антон заговорил, как терпеливый учитель с непроходимым двоечником. — Сто раз тебе повторил, могу в сто первый… Я не превышал, экспертиза подтвердила. Он выскочил на середину трассы. Темно было, на повороте. Машину занесло, я…
— Ну хватит, Тоша, хватит! Помню. Все я помню.
Антон помолчал.
— Тогда о чем ты спрашиваешь, мама? О чем?
— Не знаю о чем… Я ничего теперь не знаю! Зачем ты вообще за руль в тот вечер сел?! Продал же машину! И отец, как назло, в отъезде.
Из холла поднялись дети, Вова и Маша. У старшего, Вовы, в руках радиоуправляемая стрекоза. У Маши — теннисные ракетки для детей и к ним большой поролоновый мячик. Маша приложила палец к губам:
— Тсс.
Топилин послушно закивал, тоже приложил палец к губам.
— Мы не шумим.
— Молодцы.
Вова молча показал Топилину стрекозу. Повертел так и эдак — мол, вон что у меня есть. Топилин завистливо скривил губы.
— Тоша, Тоша, — кряхтела Елена Витальевна. — Как же…
— Мам, — все так же прохладно и сдержанно отозвался Антон. — Поверь, мне сейчас очень… нехорошо… Тут ты еще, ма!
Елена Витальевна расплакалась, но как будто через силу. Плач, похожий на кашель.
— Я пойду, мам, извини. Оксану прислать?
— Не надо.
Навстречу появившемуся в дверях Антону наперегонки бросились дети.
— Па-ап! — заголосил Вова. — Ты научить обещал! Управлять! Она у меня падает все время.
— Папа, — кричала Маша. — Он со мной не играет!
Мячик вывалился у нее из рук. Антон поднял мяч, отдал дочке.
— Она не умеет! Как с ней играть?
— Сам не умеешь.
— Я умею!
— За забор все время выбивает. Люда сколько раз за ним ходила.
— Неправда, не «сколько»! Три раза всего!
Антон стоял, скрестив руки на груди, сдвинув брови. Дети поняли и умолкли.
— Идите к маме, — сказал он, отводя взгляд. — Я пока занят. Занят, понятно? И нечего орать. Вас же просили.
Вова с Машей ушли, переглядываясь: обычно отец не прогонял их от себя.
— Говорила, не надо, — отчитывала Маша брата, пока они спускались по лестнице.
— Я тоже говорил, — огрызался Вова. — Не ходи за мной. А ты?
— Будешь играть? В последний раз спрашиваю.
Антон прошел к двери, ведущей в зал, позвал Топилина жестом. Прихватив с соседнего кресла пиджак и на ходу его надевая, Топилин последовал за Антоном.
Шел в нескольких шагах позади, разглядывал бритую голову. Случалось — засматривался. Великолепный черепок: фактуристый, мясистый.
Пересекли серебристый зал с витражами, завернули за каменный выступ, на котором висела плазма размером с половину теннисного стола, и по узкому коридорчику прошли в небольшой кабинет с окнами на рощу. Вдоль опушки неспешно прогуливался человек в плаще. «Гуляет, — подумал про него Топилин. — Воздухом дышит».
Устроился на угловом диване перед журнальным столиком.
Антон предложил кофе, Топилин отказался. Антон, подумав, и сам не стал. Сел напротив, напустил на лоб морщин.
Настроение у Топилина портилось, приходило в соответствие с обстоятельствами. Гипнотический уют Литвиновского дома больше не действовал.
Все эти нелепые дни, последовавшие за нелепой гибелью нелепого человека, который разгуливал с фотоаппаратом в темноте посреди проезжей части, были тем нелепей и тем невыносимей, что Топилину перепала роль похоронного распорядителя. Антон попросил.
Он оплатил похороны по высшему разряду, лучший квартал на кладбище — правда, на отшибе, в самом дальнем краю, еще не обжитом покойниками. Подальше от прокуроров и бизнесменов. Дабы не умножать нелепость смерти нелепым кладбищенским соседством.