– Помоги, – попросил Утренний Ветер Инея, – может, он сможет как-то идти.
Иней понял все. Вдвоем они подняли стражника. Двигаться он почти не мог, и они молча переглянулись. Конечно, надо было оставить его. Конечно, если они будут тащить этого кирда, шансы их на спасение резко сократятся. Ведь где-то уже двигаются боевые тележки, и дежурные стражники готовят трубки. Оставить его было бы логично, но дефы потому и были дефами, что не были рабами логики.
Они то тащили его, то несли, чувствуя, как двигаться становится все тяжелее и тяжелее. Энергия их аккумуляторов иссякала с каждым шагом.
Они уже были за городом, когда Иней качнулся и упал. Он был полностью разряжен. Утренний Ветер оглянулся. Было все еще темно, и город светился остывающими строениями, и в мертвенном свете была холодная угроза. Он быстро сменил аккумулятор товарищу – благо теперь у них был запас новых, – и они продолжили путь.
– Дайте его мне, – сказал Рассвет, когда они добрались уже на рассвете до лагеря. – Я постараюсь выходить его.
– Он… – хотел было сказать что-то Иней, но Рассвет перебил его:
– Как вы не понимаете? Он же деф. Наверное, он еще не осознал это, не осознал себя, но в решающую минуту сделал выбор. – Он посмотрел на стражника, который лежал подле него на земле. – Давайте дадим ему имя Выбор. Согласны?
– Конечно, – кивнул Утренний Ветер.
Только теперь он начал чувствовать страх. Раньше прислушиваться к нему было некогда, а сейчас он содрогался от ужаса, вспоминая бой, спасение, бегство. Сколько раз все могло бы пойти не так, как случилось, сколько раз они должны были споткнуться на бесчисленных опасностях, сколько раз шансы на удачу готовы были пасть под ударами стражников… Ему казалось, что они бежали над пропастью по неверной паутине тонких дощечек. Дощечки скрипели, прогибались, трещали. Они не могли перебраться через пропасть, но они вернулись.
Рассвет сделал все, что мог. Целыми днями он возился с бывшим стражником, выхаживая его, пытаясь вернуть к бытию. Но, очевидно, повреждения были слишком серьезны.
Выбор так и не заговорил. Он стоял, слегка покачиваясь, и смотрел на камни развалин, на дефов, и в уцелевших его глазах, казалось, стояло какое-то застывшее удивление, какой-то немой вопрос.
У Утреннего Ветра было ощущение, что бедный Выбор узнает его. Он подолгу стоял около него. Иногда он молчал, а иногда что-то тихонько бормотал. Он не мог потом вспомнить, что именно говорил он Выбору, потому что слова были не важны, важны были те чувства, что он пытался вложить в них.
Как-то раз – это было в полдень, когда желтые облака разбегаются, и оранжевое солнце греет особенно ласково, и все замирает в тихом довольстве, даже жесткая красноватая трава, которая в это время перестает шуршать под ногами, – он стоял около Выбора и, по своему обыкновению, что-то тихонько и ласково говорил ему. Бывший стражник вдруг посмотрел на него и сказал:
– Я… – Он замолчал, словно собираясь с силами, потом добавил: – Все…
Больше он не произнес ни слова. Через два дня он погрузился в вечное небытие. Все знали, что он тяжко ранен, все видели, как терпеливо возился с ним Рассвет, как подолгу ему что-то ласково бормотал Утренний Ветер, и понимали, что разум едва мерцает в его поврежденном мозгу. И конец его не был неожиданным. Но одна деталь потрясла Утреннего Ветра. Утром, когда кто-то увидел, что Выбор недвижим, обнаружили, что у него нажата кнопка отключения сознания. Сначала его пытались вернуть к бытию, но тщетно. И тогда все задумались: кто же нажал на кнопку? Все смотрели друг на друга, и все качали головами. И все верили друг другу. И потому, что дефы никогда не обманывают друг друга, и потому, что все любили бедного Выбора и знали, чем обязаны ему.
Утренний Ветер сказал тогда:
– Друзья, он сам отключил сознание. Мы никогда не узнаем, что именно происходило в его бедном полуразрушенном мозгу, но мне кажется, я догадываюсь. Он понимал значительно больше, чем нам казалось, он не хотел быть нам в тягость. Он знал, какой ценой достается нам энергия. И он решил сам уйти от нас…
Печаль, которую он испытывал, была так тяжела, так остро и болезненно зияла рана в нем, что он не мог продолжать.
Прошло уже много времени. Кто-то из дефов погиб под вспышками трубок стражников, пришли из города новые дефы, память о Выборе перестала причинять боль и приносила с собой лишь легкую грусть, и Утренний Ветер все чаще ловил себя на том, что посещают его неведомые раньше сомнения. Куда они идут? Что будет с дефами? Можно ли существовать в постоянном страхе, что завтра они не смогут добыть новые аккумуляторы, что их выследят стражники, что им нечем будет защищаться?
До этого он жил постоянными каждодневными заботами, которых всегда было великое множество, потому что дефы давно уже выбрали его своим предводителем, а теперь вдруг увидел мысленным взором будущее. Оно походило на длинный туннель с застоявшейся в нем темнотой. Может быть, где-то в самом конце его и был какой-то свет, но, если он и был, он не мог разбавить темноту.
Он тщился что-то понять, что-то пробить своей мыслью, но туннель был длинный, и мысль вязла в его сырой мгле. И от этого его охватывала печаль. Мир был огромный, а он таким крохотным, сторон было много, а он не знал, куда идти. И охватывало, давило чувство бессмысленности всего сущего. Он знал, что нельзя всматриваться в тьму этого туннеля, потому что, кроме тщеты всех своих усилий, он ничего там не увидит, но не мог отвести мысленный взгляд от бездомной дыры. Она отравляла его и приковывала к себе.
И вот недавно они увидели чужой корабль, опустившийся над их планетой. Утренний Ветер никогда не видел посланцев иных миров, он даже не знал, существуют ли иные миры, он никогда даже не задумывался над возможностью их существования. Но теперь ему почему-то казалось, что пришельцы, если только он сможет поговорить с ними, помогут ему. В чем именно, он не знал. Он даже не знал источника своего беспокойства, но подсознательно чувствовал потребность в помощи. Должно же быть что-то еще, кроме забот о заряженных аккумуляторах. «А может быть, и не должно? – возражал он себе. – Откуда ты знаешь, что должно? Может быть, разуму и не дано проникать сквозь тьму туннеля. Может быть, туннель этот вечен и вечно смятение разума перед его тайной. У туннеля всегда будет преимущество перед разумом. Туннель не мечется, не ищет, его не снедает беспокойство. Он просто есть…»
Неясные мысли клубились где-то в самой глубине сознания Утреннего Ветра. Он не подгонял их, не пытался вытянуть на поверхность. От света – он это чувствовал они мгновенно съежатся, погибнут. Они должны были набрать силу, созреть, и тогда, тогда… Может быть, он все-таки сумеет увидеть хоть какой-то свет, даже не свет, пусть лишь отблеск света в тупой тьме туннеля.
Мозг думал. Он никогда не бездействовал, никогда не отдыхал, никогда не впадал в небытие. Он был цивилизацией, а цивилизация не могла остановиться. В любое мгновение он точно знал, где находится любой из тысяч кирдов, что он делает, что будет делать. Их доклады постоянно принимались им, регистрировались, классифицировались, сортировались, отправлялись в постоянную память, если были важны, или хранились в оперативной, сравнивались, анализировались, препарировались. Приказы отдавались им нескончаемым потоком, ибо без его приказов не делалось ничего. Без его приказов кирды могли лишь впадать в небытие и терпеливо ждать, пока он призовет их к действию.
Но вся эта бесконечная карусель, все невидимое переплетение тысяч и тысяч нитей, которыми Мозг был связан с кирдами, занимали лишь малую часть его внимания. Основная мощь его интеллекта была направлена сейчас на то, чтобы понять плюсы и минусы первой реакции, результаты перенастройки кирдов.
Да, кирды изменились. Он чувствовал это в их докладах, в их движении, в их взаимодействии между собой.
И он не видел пока никаких преимуществ. Наоборот, меньше стало четкости, меньше стало логики в действиях кирдов, они медленно принимали решения, порой даже колебались, что никогда ранее не было им свойственно. Скорее всего, Крус ошибался. Долгое пребывание в Хранилище ослабило его разум, разрушило память. Они были жалкими, эти остатки вертов. Они были жалкими и тогда, когда создавали его, потому что нуждались в нем, а теперь то, что осталось от них, не заслуживало даже его внимания.