— Здравия желаем! Теперь я, оказывается, подопытный кролик.
— Не передергивай, Дагги, модуль уже прошел все этапы лабораторного тестирования и положенные полевые испытания, только во внешнем исполнении.
— Кадетов, небось, мучили?
— Кого же еще? Наших, саксонских, братиков. Как положено, втемную. Все по присяге — не жалеть жизни, смерти и тэ-дэ и тэ-пэ. Ладно, брат рейнджер, идем дальше.
В отличие от кадетов-тестеров, наш модуль вместе с БИМом напрочь не имеют мотивации. Вот вам и соблюдение Второго Запрета. Нету у наших модулей никакого самостоятельного желания обнаруживать трупы или искать живых существ, несущих угрозу носителю. Один лишь алгоритм переключения режимов боеготовности.
О Третьем Запрете тоже не может быть и речи. Добавление еще одного периферийного устройства есть усложнение, а не эволюция. Тем более, это не есть самоорганизация. Никоим образом ваш БИМ, коллега, не является произвольно эволюционирующим устройством, добавьте ему хоть сотню подобных модулей. Лишь время наработки на отказ сократится и технологическая энтропия возрастет.
Только при единомоментном нарушении всех Трех Запретов возникает предрасположенность к телеономической шизофрении ментаторов. За исключением проявлений самопроизвольного разума, априори являющегося невменяемым. То есть, он образуется уже не в своем уме, non compos mentis, выражаясь юридическим языком. Причем его целеполаганием является распространение собственного вредоносного кода, то есть воспроизводство себе подобных. Но такое случается лишь в сложных эргастических системах, решающих определенные специфические задачи управленческого плана. А не разведовательно-информационные, как твой БИМ вместе с псионикой.
Надеюсь, после двух лет реституционных процедур вам понятны моя терминология и аргументация, коллега Хампер? А то, что-то, мне кажется, твои реакции, Дагги, не совсем адекватны…
— Но-но! Полегче, мозгодав!
— И зрачки как-то странно расширены. Может, полежишь недельку, другую у меня на обследовании? Заодно ментаторов твоих по тестам погоняем насчет шизофрении, тебя проверим…
— Нет уж! Лучше опять в бак.
Психиатрический оборот беседы сэру Хамперу нисколько не понравился. Потому как помимо псионики приват-профессор, доктор психологии и медицины виконт Айвен Редверт-Краснофф основательно занимался проблемами клинической психопатологии разумных и плодотворно практиковал в университетской клинике. Мозговед чертов!
— Ну, как знаешь. Мое дело предложить. А что доброму доктору уже и пошутить нельзя?
— Не стоит. Давай лучше займемся способами выявления нейтральных и враждебных целей. Я тут не совсем разобрался, как действует твоя псионика в толпе и в массе.
— Окна затемнить? А то, знаю, вы, антиподы-инсайдеры, не очень-то жалуете открытые выпуклые пространства и низкие пустынные горизонты.
— Агорафобией не страдаю, док. Айви! Пошутили и баста. Как говорится, сначала тело и дело. Остальное потом, Дядя Ванья.
— Опять как маленький по-старинному обзываешься? Стыдно, магистр Хампер.
— Это твое имя из древней фабулы, Айвен. Над ней братец Дит сейчас работает в Императорском театре.
— Не забудьте на премьеру пригласить.
— Обязательно.
Двумя с половиной месяцами ранее. Метрополия Террания-Прима. Хампер-манор.
В Хампер-маноре, располагавшемся на десяти с лишним квадратных километрах обширных горно-лесистых окрестностей, очень похожих на родные каледонские места, сэр баронет империи Хампер до поры до времени жил один, пока не взял на поруки и не приютил в дальнем углу владений далеко не близкого родственника, бывшего сержанта-рейнджера Маккену Робинроя, теперь находившегося под его покровительством, но под официальным надзором судебно-полицейских властей.
Ни в доме, ни в пределах манора больше никого не было. Сэр Хампер принципиально не держал слуг — ни натуральных, ни тем более, антропоморфных — не только потому, что среди инсайдеров это было не принято по мотивам приватности и неприкосновенности частной жизни. Просто Хампер совершенно не признавал услуг каких-либо метафорических воплощений объектов рабства древнейших времен. Он был убежден и неоднократно утверждался в собственной правоте, почему всякое подчинение должно быть до конца осознанной необходимостью и сугубо добровольным актом при наличии ясной и ничем неограниченной свободы выбора: подвергать себя принуждению или оставаться свободным. В то же время тонкая грань между живыми органическими разумными созданиями и синтетическим, но от того не менее живым разумом, (к слову, та же композиционная биотроника) бывает настолько незаметной, что для Хампера давно возник отнюдь не риторический вопрос: считать ли данный искусственно ограниченный человеком разум объектом вынужденного принуждения, а ментаторов, где квазиразум находит свое непосредственное применение, одиозными рабами на службе человечества? Разрешение данной антиномии магистр Хампер нашел в принципе, как он его назвал, аддитивной аппроксимации или дополнительной приближенности. Иными словами, чем ближе к человеку располагается биотроника, чем теснее она с ним взаимодействует, тем меньше антагонистическое, неразрешимое противоречие между орудием и рукой, данное орудие использующей. Исходя из этого, он считал своих квазиразумных имплантантов не отдельно мыслящими от него орудиями труда, а неотъемлемыми системообразующими частями самого себя, собственного тела, разума и познавательных возможностей. Тогда как хорошо известно, что бывает, когда часть выступает против целого. В психиатрии сие есть симптом шизофрении, в политике — сепаратизм, а в науке — чрезмерная специализация, когда за парой отдельно стоящих деревьев узкий профессионал не видит ни леса, ни флоры, ни фауны.