– Может быть, его изменили сознательно, – произносит Роуэн.
Ну вот, высказала.
– Надеюсь, ты не хочешь сказать… – Ютта умолкает. Роуэн, наклонившись вперед, кладет ладонь на колено Якобу.
– Я знаю, что там творилось тридцать-сорок лет назад. Ты сам сказал, атмосфера золотой лихорадки. Весь рифт в лабораториях, каждый органклонер работает in situ[11]…
– Ну конечно, in situ, попробовала бы ты воссоздать эти условия в лаборатории…
– А твои люди были на переднем крае. Ты не только сам вел исследования, но и за другими приглядывал. Наверняка приглядывал, любой толковый бизнесмен поступил бы так. Потому я и пришла к тебе, Якоб. Я ничего не утверждаю, никого не обвиняю, понимаешь? Просто я подумала, что если кто-то на «Атлантиде» знает, что произошло тогда, так это ты. Ты эксперт, Якоб. Ты ничего не хочешь мне сказать?
Ютта качает головой:
– Якоб ничего не знает, Патриция. Никто из нас ничего не знает. И я все же улавливаю, к чему ты клонишь.
Роуэн не сводит глаз со старика. Тот смотрит в пол, сквозь пол, сквозь плиту палубы, сквозь трубы и провода под ней, сквозь изоляцию, фуллерен, биосталь, сквозь морскую воду и заиленные слизистые скалы – куда, она может только догадываться. И когда он заговаривает, голос его, кажется, доносится из этого далека.
– Что ты хочешь узнать?
– Могла ли у кого-нибудь найтись причина – чисто гипотетически – перестроить такой организм, как Бетагемот?
– Сколько угодно, – отвечает далекий голос из тела, которое кажется едва одушевленным.
– Например?
– Точечная доставка. Лекарств, генов, органелл. Такой клеточной стенки никто еще не видывал. Не пришлось бы заботиться об иммунной реакции, защитные энзимы о них и не узнают. Целевая клетка принимает его прямо в себя: лизирование оболочки, ХДД[12]. Вроде биодеградирующего фуллерена.
– Еще?
– Идеальный стимулятор. При соответствующих условиях эта штука качает АТФ с такой скоростью, что можно одной рукой перевернуть автомобиль. По сравнению с ним митохондрии просто тухлятина. Солдат с Бетагемотом в клетках, при достаточной дозе, может и экзоскелет перещеголять.
– Если Бетагемот перестроить для этой цели, – поправляет Роуэн.
– Да, – шепчет старик, – в том-то и дело.
Роуэн очень тщательно подбирает слова:
– А могли найтись… менее узкие сферы применения? Оружие всеобщего уничтожения, промышленный терроризм?
– В смысле, чтобы он работал как сейчас? Нет. Надо было ослепнуть и сойти с ума одновременно, чтобы подумать о таком.
– Но скорость воспроизводства пришлось бы немножко увеличить, а? Для коммерческого использования.
Он кивает, по-прежнему глядя в никуда.
– Эти глубоководные организмы так медлительны, что тебе, считай, повезло, если они делятся раз в десять лет.
– А при этом им потребовалось бы больше питания, верно? Чтобы поддерживать ускорившийся рост.
– Конечно, это и ребенку известно. Но нарочно такого бы не стали делать, никто не станет добиваться такой цели, это просто был бы неизбежный…
– Побочный эффект, – подсказывает Ютта.
– Побочный эффект, – повторяет старик. Голос его не изменился и по-прежнему доносится, спокойный и далекий, из центра земли. Но на щеках у Якоба Хольцбринка слезы.
– Значит, не нарочно. Целили во что-то другое, а потом все пошло… наперекосяк. Ты это хочешь сказать?
– Гипотетически? – Уголки губ у него приподнимаются в чуть заметной вымученной улыбке. Слезы текут по морщинам и буграм старческого подбородка.
– Да, Якоб. Гипотетически.
Голова кивает.
– Можно что-нибудь сделать? Из того, что мы еще не пробовали?
Якоб качает головой.
– Я всего лишь корп. Не знаю.
Она встает. Старик, уйдя в свои мысли, смотрит вниз. Ютта смотрит на Роуэн.
– Не пойми его неправильно, – говорит она.
– Ты о чем?
– Он этого не делал, он не виноват. Не больше тебя. Не больше любого из вас.
– Я понимаю, Ютта.
Она прощается. Последнее, что она видит через закрывающийся люк – как Ютта Хольцбринк надевает на склоненную голову мужа гарнитуру сонника.
Теперь уже ничего не исправишь. Нет смысла обвинять, тыкать в кого-то пальцем. И все же она рада, что навестила их. Даже в некотором смысле благодарна. Благодарность эгоистическая, но лучше, чем ничего. Утешение, уж какое есть, Патриция Роуэн находит в том, что оказалась не первой из виноватых. Даже Лени Кларк, русалка Апокалипсиса, оказалась не первой. Роуэн оглядывается на люк в конце голубого коридора.
Все началось отсюда.
Портрет садиста на свободе
Технически это называлось «складной катастрофой». На графике она выглядела как цунами в разрезе: гладкая крыша наступающей волны выдается вперед, прогибается под гребнем и уходит плавной дугой к новому низкоэнергетическому состоянию равновесия, при котором камня на камне не остается.