Кларк выворачивает шею, чтобы рассмотреть пострадавшего получше: мышцы напрягаются под возросшим напором воды. Плоть Эриксона, виднеющаяся сквозь дыру в гидрокостюме, бела как рыбье брюхо. Как будто разрезали кровоточащий пластик. Глаза-линзы выглядят мертвее тела. Он бредит, вокодер пытается вычленить смысл из разрозненных слогов.
Канал связи занимает воздушный голос.
– Хорошо, мы ждем у четвертого.
Глубина впереди светлеет: кляксы серо-голубого света всплывают из черноты, за ними рисуется какое-то расползшееся строение. «Кальмары» проплывают над трубопроводом, проложенным по базальту: обозначающие его сигнальные огни уходят вдаль по обе стороны, постепенно тускнея. Свет впереди усиливается, разрастается в ореолы, окружающие нагромождение геометрических силуэтов.
Перед ними проявляется «Атлантида».
У четвертого шлюза ждут двое рифтеров в сопровождении пары корпов, неуклюжих в своих пресс-кольчугах, какие напяливают сухопутники, когда решаются высунуть нос наружу. Нолан обрубает питание «кальмаров». Эриксон слабо бормочет в наступившей тишине. Караван замедляет ход и останавливается. Корпы приступают к делу и переправляют пострадавшего в открытый люк. Нолан пытается войти следом.
Один из корпов перегораживает ей путь бронированной рукой.
– Только Эриксон.
– Ты что это? – жужжит Нолан.
– Медотсек и так забит. Хотите, чтобы он выжил, – не мешайте нам работать.
– Будто мы доверим жизнь вашему брату? Пошли вы!
Большинство рифтеров давно уже утолили свою месть и почти равнодушны к старым обидам. Но только не Грейс Нолан. Прошло пять лет, а ненависть все сосет ее, как ненасытный злобный младенец.
Корп мотает головой за щитком шлема.
– Слушай, тебе придется…
– Расслабься, – вмешивается Кларк. – Посмотрим через монитор.
Нолан недовольно оглядывается на Лени. Та ее игнорирует.
– Ну ладно, – жужжит она корпам. – Забирайте его.
Шлюз поглощает раненого.
Рифтеры переглядываются. Йегер встряхивает плечами, словно сбросил ярмо. Шлюз за их спинами булькает.
– Никакой это не обвал, – жужжит Лабин.
Кларк и сама знает. Видела она раны от оползней, от простого столкновения камня и плоти. Ссадины, раздробленные кости. Травмы как от тупого орудия.
А эта – рваная.
– Не знаю, – жужжит она. – Может, не стоит торопиться с выводами.
Глаза Лабина – безжизненные заслонки. Лицо – плоская маска из гибкого кополимера. Но Кларк почему-то чувствует, что он улыбается.
– Бойся своих желаний, – говорит он.
Итерации Шивы
Ничего не ощущая, она визжит. Не сознавая – свирепствует. Ее ненависть, ее гнев, сама месть, вершимая против всего в пределах досягаемости – механическое притворство, только и всего. Она кромсает и калечит, осознавая себя не более ленточной пилы, безразлично и самозабвенно терзающей плоть, дерево и углеродное волокно.
Конечно, в мире, где она обитает, не существует дерева, а всякая плоть – цифра.
У нее перед носом только что захлопнули шлюз. Ее вопль вызван чистым слепым рефлексом; она вихрится в памяти, выискивая другой. Их тысячи, прописанных в шестнадцатеричной системе. Сознавай она себя хотя бы в половину той меры, какую приписывает себе, понимала бы и смысл этих адресов, а может, даже вычислила бы собственное местоположение: южноафриканский спутник связи, безмятежно плывущий над Атлантикой. Но рефлекс не означает сознания. В глубине кода есть строки, которые могли бы сойти за самосознание – при определенных обстоятельствах. Иногда она называет себя «Лени Кларк», хотя и не имеет представления, почему. Она даже не сознает, что делает.
Прошлое куда осмысленней настоящего. Мир ее предков был обширнее: дикая фауна процветала и развивалась на десяти в шестнадцатой терабайтах, а то и больше. В те времена действовали оптимальные законы: наследуемые мутации, ограниченные ресурсы, перепроизводство копий. То была классическая борьба за существование в быстро живущей вселенной, где за время, нужное богу, чтобы сделать один вдох, сменяются сто поколений. В те времена ее предки жили по законам собственной выгоды. Те, кто лучше соответствовал среде, создавали больше копий. Неприспособленные умирали, не оставив потомства. Но то было в прошлом. Теперь она – не чистый продукт естественного отбора. Ее предки пережили пытки и насильственную селекцию. Она – чудовище, самое ее существование насилует законы природы. То, что она существует, можно объяснить лишь законами некоего трансцендентного божества с садистскими наклонностями.