При обучении композиции и в наше время нередко используется способ сочинения «по модели». Ученик берёт произведение выдающегося мастера, внимательно его изучает, а потом пишет собственную музыку точно по такому же плану. Такие упражнения обычно носят сугубо учебный характер и не претендуют на особую художественность. Практиковался этот способ и в XVIII веке, когда понятия об авторском праве были куда либеральнее, чем в наши дни.
Юный Людвиг выбрал три сонаты Моцарта и положил их в основу своих трёх квартетов для фортепиано, скрипки, альта и виолончели, написанных в 1785 году. Копировались, разумеется, в основном формы сонат. Хотя несомненные созвучия имеются и на уровне тематического материала, всё же четырнадцатилетний Бетховен далёк от раболепного подражания стилю и духу музыки своего кумира. Заметно, что он старается «превзойти» зрелого мастера если не техническим совершенством письма, то по крайней мере темпераментом и размахом. Повзрослев, Бетховен никому не показывал эти квартеты, но и не уничтожал их партитур, которые были обнаружены в его архиве лишь после смерти композитора. Однако некоторые темы квартетов ему настолько нравились, что он не погнушался использовать их в своих первых венских сонатах для фортепиано.
При том что три боннских квартета являлись во многом учебными работами, призванными помочь молодому композитору освоить крупную циклическую форму и научиться обращаться с ансамблевой партитурой, юношеская страстность, свежесть и яркость их музыки не оставляли сомнений в действительно гениальных задатках автора. Возможно, Неефе всё ещё превосходил своего ученика чисто ремесленной сноровкой, но было уже ясно, что единственным достойным учителем для Бетховена мог быть только Моцарт.
Свидание с Моцартом
Эрцгерцог Максимилиан (или попросту Макс) Франц, страдавший нездоровой тучностью 28-летний светлоглазый и розовощёкий человек, которому, как казалось, были тесны любые одежды, кроме просторной мантии церковного иерарха, пребывал в раздумьях и хлопотах. Он готовился к переезду в Бонн. После смерти старого курфюрста-архиепископа Максимилиана Фридриха власть в Кёльнском княжестве перешла в руки правящей династии Габсбургов, что полностью отвечало чаяниям императора Иосифа II, проводившего смелые реформы и нуждавшегося в твёрдой поддержке князей.
Макс Франц прекрасно понимал, что для него это назначение — вершина карьеры, ибо на более высокий пост последнему из шестнадцати детей покойной императрицы Марии Терезии надеяться было бессмысленно. Наследником бездетного Иосифа считался брат Леопольд, у которого уже имелась собственная многочисленная семья. Поэтому самого младшего отпрыска августейшей фамилии сделали духовным лицом, хотя, искренне говоря, священник из Макса Франца получился весьма сомнительный. Он знал толк в житейских радостях, отличался свободомыслием и ненавидел тупой обскурантизм религиозных фанатиков не меньше, чем сам Иосиф. Однако в XVIII веке, когда аббаты нередко вели абсолютно светский образ жизни, неортодоксальность взглядов нового архиепископа Кёльнского не выглядела такой уж вопиющей. К тому же княжеская резиденция находилась не в самом Кёльне с его величественным, но мрачноватым готическим собором и весьма консервативным духовенством, а в тихом уютном Бонне, жители которого, будучи искренне благочестивыми католиками, не отличались суровостью нравов.
Макс Франц совершенно не собирался устраивать во вверенном ему княжестве революций, но кое-какие перемены он осуществить намеревался. Провинциальная идиллия хороша, если погружаться в неё время от времени и ненадолго, но постоянно обретаться в сонном болоте человеку, привыкшему к столичным удовольствиям, невыносимо. Нужен двор, нужно общество, нужна атмосфера истинного Просвещения, порождающая новых, прекрасных людей, для которых их князь будет не господином, а кем-то вроде старшего друга, отца, советчика. Значит, нужна хорошая библиотека, нужен университет, нужен театр — а для этого нужны свежие силы и при дворе, и в местной капелле…
На память Максу Францу сразу пришёл один из его недавних разговоров с Моцартом. Они были ровесниками, и это, с одной стороны, как бы сглаживало неравенство их общественного положения, ибо люди одного возраста и сходных вкусов всегда поймут друг друга, — а с другой стороны, вызывало смутно ощущаемую неловкость: титул члена императорской семьи требовал определённой доли благоговения, которая в душе Моцарта сроду не обитала. К тому же Моцарт, как было хорошо известно при дворе, питал идиосинкразию к архиепископам — его отвратительные отношения с зальцбургским прелатом Иеронимом Коллоредо не были тайной, поскольку разрыв случился именно тут, в столице, на глазах у всего света. Когда Моцарт демонстративно подал в отставку, секретарь архиепископа, граф Арко, спустил зарвавшегося музыканта с лестницы, и, если бы не уговоры отца и друзей, Моцарт вызвал бы обидчика на дуэль… Архиепископ имел право расквитаться со своим взбунтовавшимся подданным, но оказался умнее, чем о нём думали. В конце концов, кто такой этот Моцарт, чтобы обращать внимание на его шутовские проделки и плебейские выходки? Фигляр…