Я мрачно кивнул.
— Настраивайся на серьезный лад. У тебя появятся новые друзья из других стран. Ты должен будешь с честью представлять русских вампиров — и показать всем, что наш дискурс непобедим! На тебя смотрит Великая Мышь!
— А когда я вернусь?
— Как только все кончится, — ответил Энлиль Маратович. — Ты встанешь из этого же гроба. В этой же комнате. Но сам ты будешь уже другим.
— Хорошо, — сказал я. — Что мне делать?
— Ложись в гроб. Давай, мы поможем…
— Не сомневаюсь, — пробормотал я.
Ваал Петрович присел на четвереньки возле узкой подставки, на которой стоял гроб, а Локи, вынув из нагрудного кармана черный платок, расстелил его у него на спине. Они проделали это так слаженно, словно репетировали номер каждый день. Видимо, это тоже была какая-то важная для вампоидентичности традиция.
Я догадался, что мне следует наступить на платок — но из вредности поставил ногу на спину Ваала Петровича за его краем — прямо на поясницу. Он покачнулся, но выдержал мой вес.
В гробу было уютно и эргономично — чувствовалось, что это дорогая и качественная вещь. Но озаренные зыбким светом лица склонившихся надо мной вампиров выглядели жутко. Меня мучило плохое предчувствие. Я пытался успокоиться, напоминая себе, что оно посещало меня почти каждый день с тех пор, как я стал вампиром. Но это не помогало, поскольку я помнил — каждый раз оно так или иначе оказывалось оправданным.
— Пей, — сказал Энлиль Маратович.
Локи поднес черный флакон к моему рту.
— Это как у товарища Сталина, — сказал он сюсюкающим неискренним голосом, — висела над смертным одром такая картина. Где козленка кормят из бутылочки молоком…
Я не успел выпить всей жидкости — Локи оторвал флакон от моих губ, когда в нем оставалась еще почти половина, и у меня мелькнула догадка (за долю секунды переросшая в уверенность), что он хочет утаить часть баблоса, который очистит потом от присадок, и его болтовня про товарища Сталина — просто попытка заговорить мне зубы.
Наши глаза встретились, и я окончательно понял, что прав. Я уже открыл рот, чтобы пожаловаться на происходящее, но Локи еще говорил, причем слова, срывавшиеся с его губ, становились все длиннее и длиннее, так что совершенно невозможно было дождаться конца фразы:
— Товарищ Сталин на этого козленочка еще пальцем показывал, когда ему дали выпить яду через соску… Ха-ха-ха!
Микстура уже начала действовать — тройное «ха» показалось мне раскатами грома. Вампиры, желто-черные в дрожащем свечном свете, застыли и сделались похожи на собственные надгробные памятники.
— Bon Voyage! — прогрохотал голос Энлиля Маратовича, и что-то закрылось — то ли мои глаза, то ли крышка гроба, то ли все вместе. Стало темно и тихо.
И это было хорошо.
И не надо было ничего менять.
Никогда.
Что-то, однако, мешало моему мрачному блаженству — и я быстро понял, что именно. Это было дыхание.
Вернее, возникшие с ним проблемы.
В конце каждого вдоха мне не хватало воздуха. Сначала совсем чуть-чуть — но постепенно это становилось все заметнее, словно мой нос и рот были закрыты пластиковым пакетом и я вдыхал и выдыхал один и тот же объем газа, в котором с каждым разом оставалось все меньше кислорода. Наконец это стало невыносимым — и я постучал в крышку гроба, чтобы Энлиль и Локи открыли ее и проверили вентиляцию.
Стука, однако, не получилось. Я вдруг с ужасом сообразил, что они могли уже уйти из зала, оставив меня одного в испорченном — или просто не включившемся нужным образом — транспортном контейнере. Черт бы побрал этот традиционализм. Я попытался произвести хоть какой-то шум, но это было невозможно — все внутри гроба было мягким и упругим. Кажется, я закричал — но было сомнительно, что снаружи меня услышат.
Я понял, что через несколько холостых вдохов окончательно задохнусь — и стал яростно шарить руками вокруг себя, пытаясь обнаружить щель. Но створки гроба были соединены плотно, и никакого зазора между ними не ощущалось.
Я подумал, что меня, вероятно, решили зачистить по приказу Великой Мыши — и ничего теперь не поделать. Мне захотелось встретить смерть, сложив руки на груди. Я поднял их, насколько позволяло узкое пространство под крышкой, и вдруг обнаружил над своим солнечным сплетением круглый кружок металла — совсем маленький циллиндрический выступ размером с бутылочную пробку. По краям его покрывала шероховатая насечка, как на шишечке английского замка. Я попробовал повернуть его — и это получилось. Раздался тихий щелчок, и зашипел воздух — то ли входящий, то ли, наоборот, выходящий из гроба. Только тут я заметил, что до сих пор выкрикиваю что-то. Я пристыженно замолчал.