— Разве это не книга самого Дракулы? — спросил я.
— Нет, — сказала она. — Это книга воспоминаний про Дракулу. И еще там сборник его высказываний. Хотя не факт, что Дракула действительно все это говорил. Эти цитаты и есть так называемые «Размышления». А «Воспоминания» целиком не сохранились. Вообще нигде. Ни на бумаге, ни даже в препаратах. Есть только несколько отрывков вроде этого. Странно, да?
— Ты думаешь, их кто-то специально уничтожил?
Она кивнула.
— Кто?
— Вампиры. Чтобы скрыть правду о Дракуле.
— Зачем?
— Потому что на самом деле он был совсем не тем самодовольным хлыщом и острословом, каким его представляет наша политическая мифология.
— А цитаты придумали потом?
— Часть придумали, что-то нет, — сказала она. — Совершенно точно одно — от нас скрыли его настоящую жизнь и подлинные мысли.
— Зачем?
— Его сделали главным идеологом вампиризма. Основным, так сказать, теоретическим столпом. Но в действительности он… Как бы мягче сказать… Он был диссидентом. Причем очень радикальным.
— Толстовцем? — спросил я.
— Толстовцы? Это кто?
— Которые красную жидкость пьют вместо баблоса, — ответил я. — Опрощаются.
— Нет. Гораздо радикальнее.
— Что, — спросил я хмуро, — мозги ел?
— Фу, — сказала Софи. — Сейчас тебя выгоню из своего гробика.
— Извини, — ответил я. — Я вообще ничего про него не знаю. У нас в России про него мало говорят. Только цитируют. А в чем было его… Ну, несогласие с линией партии?
— Говорят, он хотел освободить людей. И вампиров тоже.
Я засмеялся.
— Людей освободить невозможно. В дискурсе объясняют почему.
— Невозможно, — согласилась Софи. — Но внутри этой невозможности есть исчезающе маленькая возможность. Как жилка золота в куске породы. И Дракула ее нашел. Так, во всяком случае, некоторые считают…
— И ты тоже? — спросил я.
— Я хочу найти истину, — сказала она. — Вслед за Дракулой. Я верю, что он ее постиг.
— И где ты ее хочешь найти? На дне моря?
— Почему на дне моря?
— Ну мы же ныряльщики. Мы, кстати, откуда нырять будем? С катера или с пирса? Или здесь специальный подземный бассейн?
Софи повернула ко мне голову.
— Ты чего? — спросила она, недоверчиво глядя на меня.
— Что? — переспросил я. — Мы же на ныряльщиков учимся?
— Ты думаешь, ныряльщики в воду ныряют?
— Мне не объяснили ничего, — сказал я жалобно. — Просто послали сюда. Типа как в ссылку. А куда мы ныряем?
Она покачала головой.
— В смерть, Рама. Мы ныряем в смерть.
Я вздрогнул. Отчего-то это слово напугало меня.
Хотя, конечно, лежа в гробу, да еще в подземном склепе, пугаться каких-то слов было смешно. Тем более рядом с такой милой девушкой… Я даже не задумался о том, что значит нырять в смерть. Меня куда больше интересовало, чем закончится это совместное лежание в гробу.
Софи, похоже, прочла мои мысли.
— Ладно, — сказал она, — иди к себе. Завтра трудный день, надо отдохнуть.
— У тебя так уютно. Первый раз вижу такой большой гроб.
— Size matters, — усмехнулась она. — Sometimes[2]. Но тебе правда надо идти. Я кое-что знаю о здешнем распорядке. Ночью нас заставят уснуть. А потом гробы развезут по комнатам. Будет неловко, если твой гроб окажется пустым. Ты же не Исус. Ты Рама.
Я понял, что спорить бесполезно.
— Спокойной ночи, Софи.
Выбравшись из ее гроба, я залез в свой.
Закрыв крышку, я сделал несколько глубоких вдохов. Вентиляция работала. Я откинулся на подушки и повторил про себя странные слова — «ныряем в смерть…»
Что они могли значить?
Почему-то я был уверен — ничего страшного меня не ждет. Если бы впереди было что-то действительно жуткое, оно наверняка было бы поименовано каким-нибудь приторно-розовым клише.
Именно розовым, да. Полным тайного шипастого ужаса. «Розовые очки…» Которые, наверно, уже невозможно снять. Или, у англичан, еще страшнее: «а bed of roses»…[3]
Мой гроб был мягок и уютен, и внутри было совсем тихо. Я чувствовал себя защищенным от всех земных напастей. Мне было хорошо. Я подумал о Софи, спавшей в паре метров от меня. Мне отчего-то вспомнилась безобразная русская частушка, начинающаяся со слов «вижу — девушка в гробу…» От смущения я прокашлялся. Затем, чтобы хоть чем-то себя занять, я стал считать удары своего сердца — и даже не заметил, как гроб унес меня в теплое и счастливое небытие.
THE HARD PROBLEM
Меня разбудили звуки органа.