Первая встреча между торговцем и покупателем происходила по обычной схеме – коротко и быстро. Однако сам наркотик, как его там звали, – ну, белый порошок, оказался лучше всего, что ему приходилось пробовать, и он не знал этому причины. Все составы, которые он принимал до того, сперва только глушили боль, а потом просто удовлетворяли мучительную потребность. Но это... Это ощущение невозможно было передать тем несчастным, не знакомым с наркотиками, – а он искренне назвал их несчастными людьми, не знающими, что укол в вену, понюшка порошка или дымок трубки могут сделать человека счастливым. Но это... он не мог объяснить этого себе самому!
Когда дурман оставил его, Руперт встревожился оттого, что столь сильный состав мог каким-то образом повредить его здоровью. Однако никаких новых проблем не обнаруживалось. Он страдал от недоедания уже в течение нескольких лет, бледная кожа его отливала желтизной, и таковой же она и осталась. Никаких новых симптомов не появилось. Конечно, он всегда отчаянно нуждался в новой порции белого порошка, и после окончания действия наркотика он всегда нуждался в очередной порции. Правда, нужда и потребность с каждым разом становились все более и более острыми... но разве такое удовольствие не стоит некоторых неудобств?
Следующая встреча с торговцем оказалась приятнее первой – более цивилизованной и дружелюбной. Торговец явился прямо в апартаменты Руперта: никаких тебе встреч в темных закоулках, парках или барах. Ничего подобного: звонок консьержа, звонок в дверь, и в комнате его появился приятный джентльмен, которому перевалило чуть за тридцать, назвавшийся Крейном. Они обменялись рукопожатиями, и Крейн любезно попросил у Руперта стакан воды. На самом деле Руперт и не мог угостить гостя чем-либо, кроме стакана воды, поскольку и кухонные шкафчики его, и холодильник по обыкновению были пусты, однако Крейну ничего, кроме воды, и не было нужно.
Руперт передал Крейну пачку банкнот, которые тот даже не потрудился пересчитать, и получил взамен пластиковый мешочек с несколькими унциями белого порошка.
– Попробуй вот это, – предложил Крейн.
Руперт вдохнул прямо из мешочка... и, подняв глаза, увидел, что Крейн прикрывает лицо грубой маской из мешковины.
Но почему он кричит? И почему Крейн заклеивает лентой его рот?
Накатила волна безумной муки, и утонуть, сгореть заживо или быть разорванным на части было бы легче, чем это бесконечное: нет нет нет нет нет нет нет нет...
Когда Руперт умер, Крейн вызвал по мобильнику помощников, чтобы вынести тело.
– Я хочу провести тщательное обследование, – объяснил он кому-то.
Представители так называемой власти сказали бы, что Джонатан Крейн не имеет права производить вскрытие, поскольку его врачебную лицензию отозвали сразу же после того, как стало известно о деятельности этого господина в качестве Путала. Он знал об этом, поскольку соответствующая информация появилась в заметке, опубликованной в «Готэм тайме» и посвященной хаосу в славном городе Готэм-Сити.
К этому времени Крейн уже укрылся в Аркхемском сумасшедшем доме, Он ушел в подполье, и, не имея возможности открыто наблюдать за происходящими за пределами Аркхема событиями, жадно читал газеты и слушал новости. Особенно его интересовала информация об этом безумце в костюме летучей мыши. Но СМИ тоже сообщали о нем немного.
Крейн задумался о том, где бы ему произвести патологоанатомическое исследование трупа Руперта и, в частности, мозга этого никчемного человечишки. Ему потребуется яркий свет и... конечно же много воды. Не испачкав руки, вскрытия не проведешь. Вот если бы он, по-прежнему, обитал в Аркхеме, проблем не было бы никаких. Хотя обитель умалишенных во многом выглядела несколько старомодной, даже в известном роде готической, кто-то и когда-то оборудовал ее первостатейным моргом.
Этот самый морг и был одной из причин, заставивших Крейна укрыться в Аркхеме. Он обнаружил, что здешнее снисходительное отношение к соблюдению глупых этических правил вполне соответствует его собственным воззрениям, в отличие от его предыдущего места работы. Не то, чтобы правил здесь вовсе не соблюдали, однако они предназначались здесь для тех, кто обладал ограниченным интеллектом и потому нуждался в нормах морали, – в отличие от Джонатана Крейна, которому с малых лет было известно, что интеллект его каким-каким, а ограниченным не назовешь. Он считал себя гением. Гением и визионером. И тот, кто мешал ему, становился на пути прогресса всего человечества.