Так, не страшно, просто закрыть его в клетке и писать рапорт, просто писать, сидеть и писать, не думать о смерти, не думать, просто делать вид, что…
«Да кого ты обманываешь, Джонни? Какого дьявола ты на что-то надеешься? Уже нет ничего, что тебе дорого, давно нет. Есть только ты, твой холод, твой голод, твой мрак и вечная потребность хоть на единую минуту преклонить голову».
«Семья? Они – не ты, Джонни. Они часть тебя, но лишь малая часть твоего измученного тела, высохших эмоций и намеренно обездвиженного разума. За что ты цепляешься, парень? К чему тебе жизнь? Почему ты так хочешь оставаться в этом поганом тесном мирке?»
– Потому что я уже принял решение.
Джонатан оторвал взгляд от бланков и посмотрел на дешёвые фосфорные часы. Четыре часа, двадцать минут. Поезд не приехал, и некому было сообщить о том, что сегодня станция в руках чёрных силуэтов. Конечно, по их воле вершится всё. Поезда не приходят, люди не выживают, дети сходят с ума, всё в этой жизни им прощается.
Но не в этот раз.
Послышались шаги. Неторопливые, спокойные, ровные, как раз под тиканье часов. Нет, они не пугали, они словно гипнотизировали, входили в ритм сердца, звучали практически мягко и уговаривающе, но отдавались многократным гулом в висках.
А главное – синхронные. Будто принадлежали одному организму, одному мозгу, и по их жилам текла одна кровь, одна на всех.
Шаги приближались, и их власть над разумом всё росла. Внезапные подсознательные нити вдруг задёргали тряпичное тело, которое изо всех сил сдерживалось, чтобы не заплясать, не встать, не включить свет, не открыть дверь и не пропустить тёмных людей с поклоном и раболепием прямо к тому парню, что сидит за решёткой. А потом радоваться тому, что он смог оказать услугу этим сильным и могущественным существам из иного мира.
Всё стихло в один момент. Джонатан дрожал, в его глазах мелькали блики, холодная кровь разрывала сосуды. В клетке тихо плакал человек. Нити, которые до этого дёргали полицейского за руки и ноги, уже стягивали горло. Почему же, почему же они не стучат, чего они ждут?
Какая разница. Страх – вот, что главное. Страх всегда вливается маленькими порциями, как яд.
И это была последняя капля. Джонатан выхватил пистолет из кобуры. В этот момент все нити лопнули, он разорвал их одним движением руки.
Он смог увидеть только одно: как умирала тишина…
По городу ползали слухи. Газеты писали о перестрелке с каким-то преступником на вокзале ночью. Говорили, что сам преступник погиб, так же погиб один полицейский и несколько прохожих. Так же в одной мелкой газетёнке появилась статья о коррупции во власти, всяких мерзостях, извращениях, но такого добра итак навалом, никто даже не обратил на это внимания.
Наконец где-то, даже не скажешь точно, где, появилась маленькая заметка о том, что в каком-то захолустном посёлке произошёл очередной таинственный пожар, в результате которого сгорела женщина и две дочери, десяти и семи лет от роду.
Проклятые
– Чисто!
– Чисто!
– Чисто!
Отклики слышались со всех сторон, и, на моей памяти, дни редко начинаются так хорошо, жди беды. Я ещё раз бегло проверил комнату и окончательно убедился, что она абсолютно пуста, не считая трупов.
– Чисто!
И вот наконец-то я опустил плечи, выдохнул, отдал парням сигнал отбоя.
Мы заняли этот городок часа два назад и теперь методично прочёсывали каждый угол в поисках живых. Сегодня рация оставалась почти безмолвной. Ни пленных, ни сопротивления, почти никаких гражданских, даже бронетехника молчала. Город был почти пуст, судя по всему, они собирались уходить отсюда, но мы оказались быстрее.
У меня за спиной возник сержант.
– Кажется, никого, – прорычал он прокуренным голосом.
– Ничего не трогать, – тут же ответил я, – свяжитесь со штабом, пусть пришлют сапёров. Потом занимайте оборону, готовьтесь к контратаке. И пусть разведка не спит.
Сержант, флегматичный убийца, сплюнул на пол и безмолвно удалился. Отряд неспешно загремел ботинками в комнатах, по потёртым коридорам повеяло усталым спокойствием. Напряжение спало, а я ещё раз оглядел комнату.
Когда-то давно тут было уютно, возможно, даже пахло выпечкой и тёплым деревом. Кое-что осталось и теперь: на полу, словно собаки, разлеглись ковры, трюмо хранило за битыми стёклами старые книги. Зима выдалась тёплой, так что их сохранилось немало. Кое-где, в потаённых углах, даже поблёскивали бутылки. И особенно радовал огромный диван, покрытый круглыми ровными ожогами.