Такая загруженность — обычное дело в отделе, занимающемся убийствами, поэтому Шефер и Раше решили проигнорировать стрельбы, которые происходили в тире полицейского управления на следующий день. У них не было времени на тренировки.
Что до Раше, он не стал бы беспокоиться об этом в любом случае из-за ужасной жары, даже если бы ему не предстояла бесконечная возня с бумагами. А Шефер, похоже, весь Нью-Йорк считал своим стрельбищем.
Тир находился в подвальном этаже полицейской академии в Западном конце Двадцатой улицы, под лабораторией. Им мог пользоваться каждый имеющий лицензию на оружие в пределах города. Полицейские были обязаны там время от времени тренироваться. Большинство, включая Раше и Шефера, не пренебрегали этими обязанностями. Но в этот раз, когда случилось несчастье, их в тире не было.
Полдень уже миновал. Шестеро стрелков, полицейских и гражданских, расположились на огневой линии. Они обмахивались бумажными мишенями и жаловались на жару всякий раз, когда смолкал шум выстрелов и появлялась возможность перекинуться словечком. Неиспользованные мишени трепетали в ветерке вентилятора, но тир все равно напоминал парную. Пиджаки беспорядочно валялись у ног гражданских, и ни одна полицейская рубашка не была застегнута как положено, на все пуговицы.
В коридоре раздались уверенные шаги Ричарда Стилмана, преуспевающего полицейского офицера, опытного и жизнерадостного. Денек у него выдался, как всегда, напряженный, но он сумел выкроить немного времени и пострелять в тире. Он заметил, как в коридоре впереди него что-то вспыхнуло, но он не обратил на это особого внимания, насмотревшись за последние дни на разнообразные эффекты, возникающие благодаря жаре.
Он вошел через стеклянную дверь и помахал Джо Салвати, сидящему за кассой, скользнул взглядом по витрине с оружием, по сейфу с боеприпасами, на секунду взглянул в окно. На то, что дверь за ним закрывалась гораздо дольше, чем обычно, он внимания не обратил.
— Эй, Джо, как дела? — спросил Стилман, сбрасывая пиджак. Из кобуры под мышкой торчала рукоятка револьвера сорок пятого калибра.
— Неплохо, — отозвался Салвати.
Стилман достал револьвер.
— Надо немного попрактиковаться, — улыбнулся он.
— Смотри, не надорвись, — насмешливо ответил Салвати.
Стилман потянулся. Торопиться было некуда. Сегодня он был не склонен ничего принимать всерьез.
Из тира доносились приглушенные звуки выстрелов. Стилман опять взглянул в окно, и в ту же минуту одна из дверей тира эффектно разлетелась вдребезги. Стрельба тут же прекратилась: все обернулись, чтобы посмотреть, что происходит.
У Стилмана отвисла челюсть.
— Какой идиот это сделал? — возмутился он.
Кто-то вскрикнул, и по покрытию огневой линии расплылось кровавое пятно.
— Эй! — заорал Стилман. Он рванулся через разбитую дверь, выхватив из кобуры пистолет. — Что за... — начал он, но не закончил этой фразы, как и никакой другой. Вместо этого он осел на пол, истекая кровью.
Салвати в ужасе отступил, пытаясь разглядеть, что происходит, но с его места ничего не было видно. Он только слышал вопли, видел кровь, забрызгавшую одно из окон. Внезапно погасла половина огней, и Салвати мог различить только мечущиеся по тиру тени, но что там происходило — разобрать он не мог.
Была ли это крупная ссора, или кому-то пришла в голову нелепая мысль ограбить кассу тира? Большей глупости представить себе невозможно! Но грабители порой бывают поразительно глупы. Потом Салвати пришло в голову, что он здесь был единственным безоружным.
Он заколебался. Молодой человек не мог понять, что происходит, но слышал выстрелы, крики и тяжелые удары.
Что за черт там бушует?
У ребят в тире было оружие, они стреляли, по меньшей мере половина из них были прекрасными стрелками... Что в этой ситуации мог сделать он, разве что открыть перекрестный огонь?
Может, он поможет что-нибудь более существенное, чем пистолет? Салвати взглянул на витрину с оружием.
В этот момент что-то ударило его по затылку и он упал, потеряв сознание.
Очнувшись, он услышал хруст разбитого стекла под ногами, увидел движущиеся в темноте огоньки электрических фонариков. Кто-то склонился над ним и громко воскликнул:
— Этот жив! Полицейские собрались вокруг него, уговаривая лежать спокойно, пока не приехали врачи. Сыпались вопросы — видел ли он, что произошло?
Салвати не мог им ответить. Ему хотелось узнать, кто был ранен и кто убит — но никто ничего не хотел говорить.
— Жив только этот, — проговорил кто-то. Салвати ждал, не повторятся ли эти слова или, быть может, кто-нибудь упомянет оставшихся в живых, но так ничего и не услышал. Вскоре его увезли в госпиталь. Пока он дожидался врачей, кого-то вырвало. Один из полицейских в ужасе вскрикнул: «Боже мой!». Но ни разу Салвати не услышал, чтобы упомянули кого-нибудь, оставшегося в живых...
В тот день детектив Раше закончил свои дела в шесть вечера — в кои-то веки вовремя — и отправился домой. Его жена Шерри повела детей на концерт в парк — Раше пришел все же слишком поздно, чтобы присоединиться к ним. Зато его дожидались записка и обед, который надо было разогреть в микроволновке.
Детектив подумал, не пойти ли поискать жену и детей, но поиски трех людей в переполненном парке показались ему делом безнадежным. Он решил остаться дома и насладиться покоем.
Тишина — прекрасная вещь, но на самом деле он предпочел бы пообщаться с Шерри. Последние несколько недель он ее видел не больше пяти минут в день, пока завтракал. Даже в выходные они не могли побыть вместе: Шерри подрабатывала, внося свою лепту в оплату счетов.
Жара постепенно отступала, настроение улучшилось. Пожалуй, ему следует почаще бывать дома и больше времени проводить с женой. Наверно, дело вовсе не в жаре. Во всем виноват городской образ жизни, изматывающий всех горожан, и в том числе его.
Раше выбросил куриные косточки в мусорное ведро и теперь потягивал кофе.
До пенсии оставалось восемь лет — еще целых восемь лет жизни в Нью-Йорке на зарплату полицейского. Когда они покупали дом недалеко от Куинсон, эта зарплата казалась достаточной для безбедной жизни, но теперь выяснилось, что самое большее, что они могут себе позволить — это еще восемь лет питаться полуфабрикатами и работать без выходных.
Этот вечер оказался одним из тех, когда Раше предавался размышлениям, стоит ли игра свеч. В целом, Нью-Йоркские полицейские имели довольно неплохую зарплату, невзирая на серию недавно случившихся скандалов. Но если бы Раше надумал переменить место работы, он бы, возможно, нашел более высокооплачиваемую должность в правоохранительных органах какого-нибудь маленького городка или в окружной полиции одного из больших западных штатов.
Великий Северо-Запад привлекал Раше.
У Шерри, по-видимому, тоже были такие же мысли, потому что множество магнитов, которые в свое время использовались в развивающих играх ее детей, теперь поддерживали все время растущую коллекцию бюллетеней о продаже недвижимости и брошюр о туристских путешествиях от Аляски до Вашингтона.
Надежда на переезд не угасала в Раше, но он прожил в Нью-Йорке слишком долго — всю жизнь, и слишком много вложил в свою работу, пытаясь спасти хоть малую толику горожан от самих себя, так что ему было тяжело думать о том, что можно бросить все это, пусть даже ради семьи...
Семьи, которую он почти не видел.
Во всяком случае, семья у него была. В верхнем углу холодильника, еще не успевшем обрасти брошюрками Шерри, детский магнит — пластмассовая улыбающаяся рожица — поддерживал фотографию Раше и Шефера, снятую по случаю ареста особо опасного торговца наркотиками из верхней части города — Эррола Дж.
На фотографии Раше улыбался так широко, что его усы казались перевернутыми, а Шефер, как обычно, стоял с непроницаемым лицом, непреклонный, как фонарный столб, напоминая оживший ночной кошмар содержателя похоронного бюро.
У Шефера не было близких друзей, не было и семьи. Он упомянул однажды о брате, но Раше не стал переспрашивать, а Шефер, разумеется, сам ничего не рассказал. У него было несколько приятелей, в основном из военных или полицейских, но никто из них не выглядел близким другом Шеферу. Сам Раше, после шести лет совместной работы, не был уверен, что хорошо знает Шефера.