Этому альбому было немногим больше года или двух, так что отца на нем он увидеть уже не мог. Альбомы с фотографиями этого рослого крепкого мужчины в военной форме Х. не мог открыть, хотя бы по той причине, что уже не чувствовал ничего. Не было тех раздирающих сознание мыслей, что отец его погиб в пустой мясорубке без причины и толка, так же, как погибли тысячи иных, лишь бы это дерьмо текло по своим канавам без препятствий. Х. пугало свое равнодушие настолько, что он порой чувствовал себя очерствевшим куском угля, перегоревшим и бесполезным. Пепел сигарет устлал когда-то идеально белый пол, а Х. развернул этот альбом, чтобы наконец снова заглянуть в глаза самому себе, своему жалкому эго. Во тьме комнаты единственным светилом оставалась небольшая настольная лампа, что била сбоку на его дрожащие и скрюченные руки, пока он открывал страницу за страницей.
Мать Х. никогда не подавала виду, что с ней что-то было не так. Ни разу за всю его жизнь она не сказала, что плохо себя чувствует, что ей осточертел такой ход жизни, что пора бы бросить это всё к черту, потому что кто-то с чем-то не справляется. Тем более она ни разу после похорон своего мужа не вспоминала о том, кем он был для неё и что она потеряла. Она просто погасла. Опять же, ни разу не сказав Х. про свою боль, она погасла в ней так, что из неё же и выстроила свою напускную иллюзию уравновешенности. Вот, на этой фотографии она даже улыбалась. Х. предложил ей съездить в кинотеатр в тот день, ведь всё же День Рождения – важная штука. Она улыбалась, а когда смотрела фильм, порой даже поднимала уголки губ чуть выше, чем обычно. Она улыбалась, но Х. ничего не сказала.
Следующая фотография была с выпускного Х. Эти альбомы во многом составлял он сам, распечатывая снимки с телефона с закосом под полароид, потому что подобная душевная аппаратура уже канула в лету для этих мест. Странно, да? Самое отстающее место быстрее всех теряет прерогативу на раритет, потому что капля спроса в океане технологий слишком и слишком никчемна. На этой фотографии Х. стоял рядом с Z., пытаясь как-то на его фоне не смотреть слишком уж низким. У обоих на лице – радостная строгость, а в глазах горит пламя, только если у Х. это был огонь поиска, жгучий огонь, то у Z. – пламя ненависти и усталости, пламя холода. Х. крутил в руке эту фотокарточку, пытаясь понять, в какой момент всё повернуло не в ту сторону. В какой момент он стал безумцем, что рыщет в ночи в поисках хоть какого-то удовлетворения своего одиночества, а Z. – одним из крупнейших барыг этого города, о котором каждый знает и каждый ошибается. В какой момент эти двое школьников, идущие абсолютно по разным стезям, превратились в худшие отражения самих себя?
Следующий кадр был о жертве. Или о виновнике. Или о двух влюбленных, которые не смогли решить противоречий своего единства. У. лежал в кипе осенней листвы, с застывшим на кадре изумлением, в то время как А. нависла над ним с охапкой листьев. Вот-вот она бросит их прямо ему в лицо, часть забьется в не закрывающийся рот У., отчего А. начнет хохотать, как малое дитя. Вот-вот это случится, карточка не врет. Х. смотрел на них с искренней радостью, радостью за то, что хоть когда-то у них было подобное. Сейчас… Сейчас у них нет ничего, кроме самобичевания У. и смутной иллюзии про А. Х. снова обжег пальцы тлеющей сигаретой и выронил её на пол. Карточка эта не хотела покидать его рук, он словно связался с ней узами тех эмоций, и аккуратно сложив её пополам, Х. положил её во внутренний карман пиджака.