- Я написал ту статью по пьяному, когда сроки горели. Кажется, потратил около часа на всё, а перед этим два часа тянул спокойно себе пиво. Ненавижу эти статьи. – Х. поднял взгляд от дороги и глянул вперед. – Интересная чепуха. Прогрессивный мусор. Бесполезная, пустая, водянистая дрянь, которую я вынес еще из школьной ненависти, Y.
- Почему ты возвращаешься сюда, Х.? - Y. смотрел на товарища. – Тебе нет резона делать этого, даже по твоим же собственным словам. Всё отрицает твое возвращение сюда.
- Потому что мне это нужно сквозь всю логику.
Буйство зелени, груды мусора, битые остатки зеркал, холодное дуновение весеннего тепла, которое порой пробирало до костяшек пальцы, и редкое, заоблачное, серое солнце, вечный свидетель этого неизменного manu facta, manu destruo, творили эти места сызнова, игнорируя людей их торопливые действия. Двадцать пять лет. Двадцать пять лет нужно природе, чтобы захватить всё обратно, оцепив неживое живым, буйствующим, неконтролируемым. Дорога Х. и Y. тянулась резким подъемом, обводя их по брошенному и ухоженному, и двое не могли не заметить смен пейзажа. Пустое здание управление завода, с которого раскрывался обзор на весь город, оставалось позади слепым гигантом. Будь эта прогулка бесцельной, хаотичной, веселящей, то Х. и Y. наверняка бы поднялись туда, на крышу, чтобы как когда-то окинуть взором город: и наклонившиеся «башни» доменных печей, что как две уродливых пародии на Пизу нависли над массивом производственного комплекса; и пустующий цех у того самого моста, пронизанный битыми нитями колей; и громоздящиеся вдали холмы, что в шутку звали «горами» даже те, кто ни разу там не бывал; и протянувшуюся на десятки километров улицу, с недавних пор самую длинную в Европе, но сменившую за пять лет несколько названий в зависимости от положения в городе; и возвышенно стоящие на правом берегу четырнадцатиэтажные здания, прозванные по иронии в честь символов одной из величайших трагедий американского народа; и дребезжащий от ветра флаг, поднятый на заброшенной школе и нынешней военной базе в честь одного из павших на войне горожан; и блеск куполов церквей, что золотом пробивались на серыми столпотворениями карликовых строений; и колесо обозрения, истинно чертово колесо, подобное тому, что осталось в Припяти, ржавое и старое, как и весь этот мир.
Всё это и не только это в очередной раз открылось бы взору этих двух. Но, за всеми образами и всеми видами сейчас крылась цель, куда они и направлялись.
- Мы будем на месте буквально через десять минут. Прошу тебя, если хочешь, чтобы всё закончилось как можно лучше – не лезь впереди меня и угомони свои нервы, - Х. слово чеканил каждое слово, пытаясь вбить это в голову Y. - Сейчас говорю, потому что потом это может навредить.
- Понял, буду спокоен, шеф. Ты ведь у нас всегда слыл мастером разговоров, да? – дразнился Y., словно не понимая всей серьезности товарища.
- А ты всегда слыл мастером «получи сапогом по суставу, пёс». Поэтому и предупреждаю сейчас, Y. Z. мог измениться за все эти годы, но я знаю одно – это тот человек, который реагирует на любое насилие неадекватно, - продолжал Х. – Всё что угодно, Y., всё что угодно. Начиная от пера в кармане, которое окажется быстрее твоего сапога и заканчивая звонком, после которого мы вряд ли доберемся целые обратно. Я не говорю, что именно это случится, но случиться может.
- Хорошо, товарищ, как знаешь. Говорить будешь ты, я буду молчать, - согласился Y.
Они уже подходили к адресу Z., как Х. вспомнил тот день. Они тогда входили во двор с преподавателем, обсуждая то, что сейчас происходит в школе. Это были еще те времена, когда Х. не угрожали выставлением на учет и контролем через полицию за пропуски, это были еще те дни, когда этот преподаватель был для него чем-то вроде старого товарища, который не раз выручал раньше. Но, всему приходит конец. «Жаль, что он ссучился. Жаль, что я не смог попрощаться с ним нормально» - думал про себя Х. Тогда Х. входил в этот двор с целью найти еще более яростного прогульщика, а сейчас – чтобы найти единственного, кто мог хоть что-то рассказать про А.
- Его квартира на первом этаже. Пойдем.
Удары в дверь не откликались ничем. Ни голосом, ни шорохом, ни шагом. После пяти минут попыток достучаться, Y. дошел до той стадии, когда его нервы начали кипеть.
- СУКА! ПРОКЛЯТАЯ, НИКЧЕМНАЯ, ТОРЧАЩАЯ, ТУПАЯ СУКА! – каждое слово Y. отбивалось глухим ударом костяшек о стену подъезда, из-за чего столетнее покрытие крошилось на пол, а крепкие и здоровые костяшки Y. окрашивались в светло-зеленый, прямо в тон стены. – Как она вообще могла с ним связаться?!