Через секунду Дэвид заговорил.
— Извините, мне необходимо войти в этот зал.
— Сожалею, сэр, но в эту комнату никому нельзя входить без дополнительных инструкций Министра, — скучающе ответил мужчина, словно он повторял эту фразу уже множество раз.
Дэвид посмотрел на женщину, которая, казалось, молча соглашалась с напарником. Он, прищурившись, мгновение смотрел на нее, потом его глаза расширились при узнавании:
— Нимфадора Тонкс? — спросил он.
Женщина немедленно нахмурилась, но кивнула.
— Я вас знаю? — спросила она, глядя пристально на него.
Мужчина-аврор завращал глазами:
— Это неважно, вы двое можете встретиться в другое время и в другом месте. А теперь убирайтесь отсюда, до того как у всех у нас будут неприятности.
Выражение лица Дэвида стало холодным:
— Я сожалею. Позвольте представиться, Дэвид Барнс. Моя дочь сейчас на попечении вашего Министра, и я намереваюсь выяснить, почему вы имеете наглость вызвать ее в качестве свидетеля и даже не считаете нужным проинформировать ее отца?
Тонкс была удивлена. Она только что говорила с Кортни, и могла видеть сходство между ней и отцом.
— Сожалею, сэр, вам придется позже урегулировать это с офисом Магического исполнительного органа. Я не могу позволить вам пройти.
Дэвид нахмурился и посмотрел на Тонкс, которая, казалось, боролась с собой. У него действительно было право быть там. Она раздумывала некоторое время, пока не отбросила осторожность. В любом случае кого волнует, что говорит Перси? Тонкс неожиданно ярко улыбнулась Дэвиду.
— Конечно вам нужно войти, мистер Барнс. Заходите, — и она открыла ему дверь, до того, пока ее напарник осознал, что именно она сказала. Затем Тонкс торопливо затолкнула Дэвида и Амелию внутрь, сопровождая их сама, и закрыла за собой дверь, быстро прошептав закрывающее заклинание, чтобы нейтрализовать любой возможный поступок напарника.
Казалось, никто не заметил их вторжения. А когда они услышали слова Сириуса, стало ясно почему. Тонкс вздрогнула от его резких, но справедливых слов. Сириус, казалось, глубже и глубже топил себя в этом деле.
Дэвид слушал слова Сириуса с большим удовлетворением. Эти слова должны были быть сказаны, и сейчас его не волновало даже то, что их сказал Сириус. Он с большим удовольствием наблюдал реакцию Перси и Драко. Дэвид удивился, когда Амелия рассказала ему, что Драко Малфой тоже привлечен к делу, он был уверен, что тот должен был сидеть в тюрьме, но Амелия кратко объяснила, что конкретных доказательств никогда не было.
Ну хорошо, я могу предоставить их. Он думал, и мстительная радость росла в нем. Взгляд Дэвида перемещался от двух покрасневших мужчин к другим членам собравшегося Визенгамота. Он был удивлен, увидев двух других, которых знал, как Пожирателей Смерти.
Судебное заседание, как бы не так! Дэвид думал, что эти люди были достаточно глупы, раз не смогли поймать Пожирателей Смерти и позволили им свободно находиться в своем обществе, не особенно беспокоясь, что те могут сделать с миром его дочери.
В конце концов, он кое-что понял. Он обещал себе там, на лестнице, он обеспечит Кортни длительную безопасность и счастье, что чего бы это не стоило, даже если это означает обнаружить себя. Дэвид отчаянно надеялся, что до этого не дойдет, но также отчетливо понимал, что это напрасная надежда. Он осознал, что сделает это, ему придется сделать первый шаг, чтобы изменить положение вещей, потому что Дамблдор и компания находились в отчаянном положении.
Всегда я. Почему всегда я? Он в отчаянии задавал этот вопрос всем богам, которые могли его слышать.
Тем не менее, ответ пришел от него самого.
Потому что ты — Гарри Поттер, и ты это сделаешь. И ради Кортни и Майкла. Дэвид не мог отрицать справедливость этого, и он втайне удивлялся той маленькой частице, которая добавила в конце и ради себя.
Дэвид понял, что впервые за многие годы сознательно думал о Дэвиде Барнсе и Гарри Потере как об одном человеке.
Он обратил внимание, когда Перси громко призвал собравшийся Визенгамот к голосованию, обвиняя или оправдывая шестерых, имевших хотя бы зерно мужества, в конце концов, бросить вызов законам и постараться изменить общество. Дэвид только что обнаружил, что не может ненавидеть их за то, кем они были. Когда он впервые узнал их, то понял, что не может ненавидеть их, пока знает, что они делают для его дочери. Это давно следовало сделать, но сейчас он мог быть честным с самим собой и понимать, что во всем этом деле он тоже небезупречен. Он дал им слишком легко забыть.