Окружающий мир обтекал их с двух сторон и медленно просыпался. Они по окраине объезжали небольшой город.
- Какой странный красный цвет, - сказал Дон. - Посмотри, Робин, на фуражку этого паренька.
Бетти-Энн жадным взглядом ловила все, что проносилось за окном.
Парнишка жал ногами на педали велосипеда, изо рта у него валил пар; не останавливаясь, он метнул газету, она описала в воздухе дугу и упала на чью-то веранду, и Бетти-Энн вспомнилось, с каким ощущением рано поутру, еще в полусне, слышишь стук брошенной в почтовый ящик газеты.
Дон вдруг окончательно проснулся и спросил:
- Они ведь мало что способны увидеть, правда? Тебе удалось им что-нибудь показать?
- Кое-что удалось, - ответила Бетти-Энн.
- Наверно, это было не так просто, - сказал Дон. - По-моему, их зрение отлично от нашего.
Она все глядела за окно, и ей хотелось передать им хотя бы малую толику того, что она сейчас чувствует.
- Старик Кларк продал скобяную лавку и привел в порядок все свои дела, потому что доктор сказал - у него рак и он не доживет до лета.
Дон рассеянно улыбнулся.
- Ты сможешь многое рассказать нам о здешнем народе. Поверь, все мы с большим удовольствием послушаем о том, как ты жила среди них.
Голос его прозвучал не то чтобы равнодушно, простым словом "равнодушие" этого не выразить. Дон как бы вежливо соглашался с чем-то, чего, в сущности, не понял, или, может, ему казалось, будто она поднимает много шуму из ничего. Но он ведь не знал Кларка, не знал, что у старика всегда были припасены леденцы на палочке и он давал их детям, чтоб не скучали, пока отец или мать делают покупки. (Да, конечно, это было еще и выгодно, ибо нравилось покупателям, но улыбка у него была совсем не та, какой улыбаются ради выгоды, и давал он детям леденцы тоже далеко не одной выгоды ради, все это было куда сложней, чем только забота о выгоде.) Ей вспомнилась эта улыбка и голос старика (где он, этот рак, в горле?): "Господи, да как же она у вас выросла, мистер Селдон! Сдается мне, у меня есть, чем ее сегодня побаловать". (И всякий раз казалось, будто он припас лакомство нарочно для тебя, а вовсе не угощал всегда всех детей подряд.) В тот раз он размахивал при этом малярной кистью, которую еще не успел завернуть (папа Дейв купил ее, чтобы покрасить сушилку для посуды, а потом передумал и поручил эту работу мистеру Олсону), и в скобяной лавке пахло масляной краской и новым железом - вернее, так должно бы пахнуть новое железо. Но ведь Дону неоткуда все это знать. И раз он не испытал ничего подобного, как же ему почувствовать то, что чувствует она...
- Вот здесь сверни, - сказал Дон. - А теперь едем прямо.
Домов становилось все меньше, их сменили поля. Худосочные, каменистые, они, казалось, всеми силами противились плугу. Нигде ни признака жизни, лишь изредка из-под снега проглядывали островки плодородной почвы. Воздух был холодный, бодрящий, слепило яркое солнце.
Неутомимо урчал мотор. Дорога шла вдоль железнодорожного полотна, на подъеме пыхтел паровоз. Они обогнали поезд, и немного погодя Бетти-Энн слышала его заунывный свисток у переезда.
- Расскажите мне о планетах, - попросила она. - Расскажите, что я увижу.
- Всего не расскажешь...
- Мне бы хотелось писать красками. Что там можно писать?
- Писать? Ну, вот планета Олики. Там очень красивое голубое озеро.
- Мне бы написать что-нибудь вроде того каменистого поля.
- Но ведь оно такое бесцветное, ты не находишь? - В голосе Дона было искреннее удивление: ему явно никогда не пришло бы в голову писать какое-то там поле.
- Вы, конечно, видели так много всего... Но разве вы не видите - наперекор камням, наперекор снегу это поле такое неспокойное, оно только и ждет минуты, когда можно будет ожить.
- Да, это верно, ты права, - пришел на помощь Робин.
- Тут налево, - сказал Дон.
Несколько миль ехали молча. Потом дорогу пересек скованный льдом ручей (на середине лед был словно тоненькая пленка), через ручей перекинут нескладный, с высокими перилами мост. Под тяжестью машины с грохотом запрыгали доски настила. Едва миновали мост, Робин направил машину на немощеную дорогу, протоптанную рыбаками. С обеих сторон теснились деревья, высохшие ветви нависали над машиной, царапали металлическую крышу ломкими пальцами.
- Автомобиль нам больше не понадобится, - сказал Дон. Можно оставить его здесь.
Робин рывком остановил машину, все трое вышли.
- Ты был прав. Дон, - сказал он. - Здесь ни души. Надежное место.
Ракета стояла в лесу, в тридцати или сорока ярдах от них. Вокруг нее чернела мертвая, выжженная земля.
- Ну как, Бетти-Энн, сумеешь сейчас перевоплотиться? спросил Робин.
- Кажется, сумею, - ответила она.
По телу ее прошла дрожь, оно начало преображаться, на этот раз все шло легче, и вдруг ей захотелось заслужить их похвалу, она ощутила могучую силу, таящуюся в новом отсеке мозга, и пустила ее в ход.
- Деревце! - радостно воскликнул Дон. - Смотри, какое деревце, Робин! Какие прелестные листья! Она обернулась очень славным деревом!
(Морозный воздух. В облачной дымке яркое солнце.)
- Способная ученица, - сказал Робин.
Она снова преобразилась - на этот раз она не знала, чем станет, просто дала волю тому, что ощущала.
Дон пристально вгляделся в то серое и смутное, что возникло на месте деревца в яркой и пышной зелени, и, содрогнувшись, отвернулся.
- Не знаю, что это такое, но глаз не радует, - сказал он.
Тогда она позволила своему телу принять подлинную форму, обрела свой истинный облик, и на мгновенье ее сковала странная неловкость, неуклюжесть; новыми губами трудно было произносить земные слова, говорить же мыслями еще не удавалось, ведь она не знала языка Дона и Робина и только теперь поняла, что весь долгий путь в машине они молча переговаривались, а она не слышала их мыслей.
- Мне было как-то... печально, что ли... Оттого, что я улетаю.
- Пора, - сказал Робин.
И Дон помог ей подняться в ракету.
Уже в воздухе, глядя на быстро уходящие вниз и назад деревья, Дон сказал:
- Ты, должно быть, очень взволнована. Ведь тебя ждет столько нового.
Но сейчас, когда она отрывалась от Земли, в ней поднялось такое смятение, что не хватило сил ответить. Молча стояла она у иллюминатора, который затуманили низкие облака. Вот уже мутное клубящееся марево скрыло от нее лес. А ракета все набирала скорость. Холодные металлические стены смыкались вокруг нее, хотелось колотить по ним кулаками, но поздно, теперь уже не вырвешься. Дом остался далеко внизу, далеко-далеко, и под эти ее мысли уходил все дальше и дальше такая даль, что уже не разглядеть, не различить, не удержать...