А еще были подарки, вручаемые малышам, фокусники и кролики, испуганно выскакивающие из обтянутых черным шелком цилиндров, жонглеры и клоуны, и захватывающая беготня по бесконечным коридорам, и восхитительная вседозволенность, когда даже старые служители с благодушием взирали на вопящую, хохочущую толпу малолетних отпрысков голливудской элиты.
А позже, повзрослев, он стал придавать значение другим вещам.
Когда его родители ссорились, а это происходило с регулярностью метронома, отец на время переселялся из дома на Ренсфорд-драйв в «Сансет-отель». Затем он делал то, что делают все плохие родители. Во-первых, он подкупал своего единственного ребенка, пытаясь настроить его против матери. Во-вторых, он начинал изменять жене почти открыто. В-третьих, он принимался сорить деньгами с бешеной экстравагантностью с целью самоутвердиться и одновременно наказать подругу жизни, нанеся как можно больший ущерб и без того шаткому семейному бюджету.
Таким образом, с годами у наблюдательного мальчика сложилось представление о «Сансет-отеле», как о месте, где всегда весело, где жизнь бьет ключом, и как о надежном пристанище, где можно переждать любые бури и невзгоды.
Звон разбиваемого стекла и пьяные выкрики посреди ночи сигнализировали о начале очередной супружеской перепалки. Наутро, спустившись на цыпочках вниз, Роберт заставал мать, укладывающей в ярости отцовские вещи для отправки в отель.
– Это в последний раз! – восклицала она. – Эту свинью я и на порог больше не пущу!
Подобные действия означали, что отец уже обосновался в каком-либо бунгало при отеле. Телефонные звонки раздавались позже, когда Роберт возвращался из школы.
– Привет, дорогой, это папа. Я в «Сансет-отеле». Почему бы тебе не прогуляться сюда? Жду к чаю. Холодильник полон вкусных вещей, и еще я купил кое-что, что тебе должно обязательно понравиться.
Оставалось только ухитриться незаметно для матери выскользнуть из дому.
Так продолжалось дней десять, пока отец в очередной раз «не сворачивал палатку» и не возвращался под семейный кров. А на протяжении всех этих безумных дней появлялись и исчезали девочки. Он обнаруживал этих, часто ненамного его старше, длинноногих красоток везде, по всему бунгало – то нежащихся парочками в мраморной ванне, то в затемненной шторами спальне с батареей пустых бутылок из-под «Дом Периньон» на прикроватных столиках. Некоторые игнорировали его, расхаживая по гостиной с телефонной трубкой у уха в одних прозрачных трусиках. Другие обращались с ним как с маленьким, и только некоторые, очень немногие замечали, как красив парнишка, и говорили ему это.
Не тогда ли все началось? Он любил их всех. Равнодушных ко всему, кроме наличности или чеков, профессиональных шлюшек, жестких и эгоистичных, глупеньких, с нежной, как замша, кожей старлеток, но таких цепких, упрямых и целеустремленных, готовых абсолютно на все, лишь бы заполучить хоть маленькую толику славы, и просто похотливых развратниц, чувственных самок, получающих удовольствие оттого, что доставляют наслаждение партнеру или партнерше.
Каждую он помнит до сих пор. Их женственные ароматы, их сонно-замедленные жесты, их глаза, излучающие соблазн, их манящие округлые прелести преследуют его постоянно. Он хотел обладать ими всеми – и тогда, и теперь. Он желал заниматься с ними тем же, что и отец, но более всего он хотел их боготворить и чтобы они платили ему сторицей за преклонение и погружались вместе с ним в экстаз абсолютного слияния тел и душ. Он пронес эти полубезумные мысли сквозь годы, с детства до зрелого возраста, и они-то, в сущности, определили его характер.
Позднее, каждый шаг его к славе был непременно как-то связан с «Сансет-отелем». Роберт праздновал здесь свадьбу, женитьба принесла свои плоды, и с нее начался его звездный путь. Когда же открылась оборотная сторона того, что казалось ему волшебно-прекрасным до бракосочетания, он, содрогнувшись от ужаса, развелся с живой легендой, какой была особа, на короткое время ставшая его женой, и укрылся в «Сансет-отеле», как до него поступал его отец.
Постепенно Роберт перемещался, отмечая как бы этапы своей карьеры, во все более престижные и просторные апартаменты – из обычного номера в «люкс», затем занял несколько «люксов», потом бунгало, потом и соседнее бунгало, пока наконец не обрел то, чем располагал сейчас, – гасиендой в испанском стиле площадью четыре тысячи квадратных футов на территории самого дорогого отеля в мире.
Он, по мере продвижения своего наверх, устраивал здесь благотворительные балы и презентации, присутствовал на всех ночных приемах по поводу вручения «Оскаров» и сам принимал приезжих знаменитостей. Роберт любил «Сансет», потому что в нем сосредоточилась вся его жизнь, и он хотел заполучить его в личную собственность, владеть им, как владеет человек своим телом. В этом и заключалась истина, но, как всегда, истиной нельзя было ни с кем поделиться.
Поэтому Роберт, честно глядя прямо в глаза Ливингстону, поведал ему историю, приготовленную заранее:
– Тебе ли не знать, Франсиско, что делать кино и управлять отелем – во многом схожий бизнес. Ты имеешь основу, идею, сюжет, свою линию, которую намерен проводить, и сталкиваешься с бесконечным числом препятствий и ответвлений от основной линии. У тебя есть группа – твой персонал и актеры – твои гости. Я хочу режиссировать «Сансет-отелем». Я напишу сценарий и заставлю всех на площадке действовать в соответствии с ним, позволяя себе иногда импровизировать. Я хочу, чтобы мое создание стало величайшим хитом нашего времени и побило бы все рекорды прибыли. Я буду шлифовать его, пока мир не признает, что это истинное произведение искусства.
Франсиско громко расхохотался, и в смехе его ощущалось и восхищение столь оригинальной идеей, и некоторое язвительное сомнение в здравом уме ее автора. Однако нечто подобное из уст собеседника он и желал бы услышать.
Почти, но не совсем. Непродуманным и вздорным выглядело утверждение актера, что он способен управлять этим громадным отелем. То, что он осмелился даже вообразить себе такое, да еще и говорить об этом вслух, смахивало на не очень удачную шутку.
– Что ж, почему бы и нет? – дипломатично отозвался Франсиско. – Одному богу известно, как пойдет дело, если впрыснуть свежую кровь. Может, все закрутится по-новому.
Он окинул опытным, все замечающим взглядом ресторан и бар, работающие четко, как отлаженный часовой механизм. Официанты передвигались незаметно и неслышно, всюду царил идеальный порядок. Если внести сюда какие-то изменения, то это будет шаг с вершины вниз.
Однако лесть нужна Хартфордам всего мира, как воздух, они ею дышат, ею живут, им всегда ее не хватает. Поэтому, как бы извиняясь за свой недавний скептический смех, который, возможно, показался Роберту обидным, Ливингстон произнес:
– Я просто не мог представить, что кто-то решится на такую покупку.
– Сколько ты рассчитываешь получить, Франсиско? – небрежно спросил Роберт. – От покупателя из числа твоих друзей вроде меня?
Ливингстон отпил глоток, подержал во рту, как профессиональный дегустатор, проглотил и слегка улыбнулся. Он наблюдал, как кинозвезда в нервном ожидании чуть не подпрыгивает, словно пробка на волнах.
– Я не знаю, Роберт. В таких делах я профан. Джек Дуглас и Фрэд Саундз говорят одно, Дрексель и Бурихам называют другие цифры. Ты знаешь, как это бывает. Платишь каждому за совет, а потом сам не знаешь, что с этими советами делать. Голова идет кругом. А как ты думаешь, сколько это стоит?
Теперь уже рассмеялся Роберт. Старый трюк, известный всем. Неважно, какую сумму ты назовешь. У продавца на примете другой покупатель, и цена уже объявлена.
– Трудно сказать. Сотня миллионов тебя устроит?
Ливингстон был детально осведомлен о контракте Хартфорда с «Галакси». Пятьдесят шесть миллионов компания гарантировала ему за семь фильмов. Значит, примерно за семь лет работы на компанию. Под такое обеспечение банк может одолжить ему миллионов тридцать или около того. Его чистый годовой доход за последний год, до заключения сделки, составлял чуть меньше десяти. Сорок наличными он выручит, продав акции, а заложив недвижимость, получит вдобавок семьдесят пять. Он вряд ли в состоянии предложить сколько-нибудь сверх ста пятнадцати миллионов, и то при крайнем напряжении.