– Честно говоря, Роберт, я рассчитывал на сто семьдесят. Знаю, что это много, но «Сансет» ведь уникален, не так ли? Подобного ему ты не построишь, а добрая репутация одна стоит треть всей суммы.
Названная Франсиско цена, даже если он и скосит процентов пятнадцать, загоняла Хартфорда в финансовый капкан, откуда ему уже не выбраться.
– Для меня это слишком дорого, – сразу же заявил Роберт со всей решимостью.
Ливингстон пожал плечами.
Роберт Хартфорд выставил вперед упрямую челюсть. Голубые глаза его полыхнули холодным огнем.
– Я не болтаю попусту, Франсиско. Я этим не занимаюсь.
– Побойся бога, дорогой мальчик. Мне и в голову бы не пришло. Просто мои старые мозги не в ладах с цифрами. Я не очень разбираюсь в рыночной стоимости и сказал первое, что пришло на ум. Уверен, ты поймешь меня. Кто, как не ты…
Подобные объяснения Роберта не умиротворили.
– Я тебя не виню за то, что ты запросил бредовую цену. Но запрашивать – не значит получить. На самом деле отель сильно обветшал и нуждается в косметической операции. Когда постоянно живешь здесь, то замечаешь такие вещи. Покупателю потребуется выложить кучу баксов, чтобы все поправить. Я на это иду.
Франсиско неопределенно фыркнул – то ли в знак согласия, то ли вновь сомневаясь.
– Пойдешь ли? Точно? Ты убежден, что улучшения будут действительно улучшениями? Ты делаешь великолепные фильмы, но я не знал, что ты еще и дизайнер по интерьеру. Это что, твое хобби?
– У меня для этого дела есть Уинти.
Роберт с напускным равнодушием выкинул на стол козырную карту.
– Ах да, конечно, Тауэр. Теперь понятно.
Уинтроп Тауэр, арбитр хорошего вкуса Америки. Непререкаемый авторитет в этой области. Если вам не нравятся его работы, то, значит, вы заблуждаетесь или у вас напрочь отсутствует вкус.
– Ты сможешь заполучить Тауэра? – Сам Ливингстон столько раз, что уже трудно вспомнить, безуспешно пытался привлечь великого дизайнера к работе. Тот отказывался, и это несмотря на то, что последние пять лет безвыездно проживал в отеле.
– Разумеется. Он все сделает… – Роберт выдержал паузу, – …для меня. Мы с ним давние друзья.
Ливингстон знал об их дружбе. Тауэр, естественно, тянулся к таким красивым людям, как Роберт Хартфорд. Он преклонялся перед любой красотой, и вещественной, и одушевленной.
В воображении Франсиско возникла заманчивая картина. «Сансет-отель», преображенный самым знаменитым дизайнером в мире. «Сансет», ставший Меккой стиля под руководством великого гуру, уникальным произведением искусства. Пусть он уже не будет владеть им, но хотя бы при жизни увидит это чудесное преображение, и все на свете сочтут «Сансет» мемориалом в честь его основателя.
Это все-таки кое-что! Он ведь мог остаться жить в отеле, пусть и лишившись права распоряжаться, но зато безмерно богатым, и каждый смотрел бы на него с уважением, как на человека, достойно завершающего свой жизненный путь. Это все-таки лучше, чем, испытывая ужас перед возможным разорением, снимать со своего банковского счета то один, то два миллиона в год ради того, чтобы не погасла хоть на день неоновая вывеска над входом в «Сансет-отель». А такое могло случиться. Доходы были сказочны, но и расходы непомерны.
Роберт мгновенно уловил, что Франсиско начинает сдаваться, но инстинкт прирожденного дельца подсказывал ему не давить дольше на партнера по переговорам. Поэтому он небрежно взмахнул рукой и этим жестом как бы разогнал сгустившиеся было тучи.
– Хватит о делах! Будем наслаждаться тем, что нам дарит сегодняшний день. Только прошу, заложи меня в свою память и, если не отыщется более подходящий покупатель, подай мне сигнал. Как меня найти, ты знаешь.
Роберт принялся изучать меню с чрезмерной сосредоточенностью, хотя, разумеется, знал его наизусть, ибо сам составлял его. И все-таки не мог удержаться от эффектно завершающей беседу реплики:
– Клянусь богом, Уинти прекрасно бы здесь поработал!
– К черту эти зеркала! – произнес Уинтроп Тауэр, обхватил ладонью лоб, словно удерживая мозги, готовые буквально вывалиться наружу. – Какого дьявола люди придумали эти штуки, чтобы любоваться своими физиономиями? Ладно, я бы еще понял, если б Роберт сплошь завесил зеркалами свое бунгало. Но Кориарчи! Удивляюсь, как их не тошнит при виде собственных рож.
Паула безуспешно боролась со смущением. Любое упоминание имени Роберта вгоняло ее в краску. Уинтроп тотчас скосил в ее сторону свои всевидящие глаза. Цвета были его стихией. Он улавливал малейшие изменения оттенка, в том числе и на лице помощницы. Случай с десяткой, сунутой Хартфорду у лифта, крепко застрял в его памяти и постоянно служил поводом для иронических намеков.
– Только ради бога, Паула, не пытайся вручить чаевые дворецкому Кориарчи, если он поднесет тебе выпивку. Он британец и придет в ужас. Вполне возможно, что такого потрясения он не переживет. Зато я разрешаю тебе сунуть пару долларов мистеру Кориарчи. Ручаюсь, он не откажется.
– Кончайте с этим, сэр! Довольно издеваться над нашей Паулой и над беднягой Кориарчи. А то я напомню вам, что вы наговорили мистеру Сталлоне прошлой ночью в Сент-Джеймс-клубе, – шутливо пригрозил Грэхем.
– Спасибо, Грэхем, – сказала Паула, в то время как Уинтроп страдальчески застонал, изображая раскаяние.
Конечно, она не могла забыть досадное недоразумение, случившееся при первой встрече с Хартфордом, но время все сглаживает, и она уже не испытывала такого жгучего стыда. Она стала членом команды и начала понимать смысл шуток, которыми перебрасывались Тауэр и Грэхем. Ей нравилось, как они беззлобно и с юмором относятся к промашкам и слабостям друг друга.
Но все-таки ее не покидало ощущение, что произошла какая-то чудовищная ошибка, которая вскоре обнаружится, что лишь по нелепой случайности ее приняли в это спаянное товарищество. Слишком скоропалительно ее вознесло наверх на волшебном лифте, чтобы впечатления от пережитой столь недавно трагедии могли поблекнуть. Помимо воли она все время возвращалась в памяти в странное свое прошлое. Ей казалось, что она не имеет никакого права находиться здесь, в огромной, претендующей на роскошь убранства гостиной, перед чудовищным по безвкусице портретом Корелли Кориарчи в компании приглашенного хозяином дома великого дизайнера, чье вознаграждение за работу составит три четверти миллиона.
Ей сказочно повезло на первых порах, но, чтобы удержаться на вершине, надо постоянно доказывать, что она попала сюда не зря, и столь многому еще надо научиться.
– Почему ты против зеркал, Уинти?
– Зеркала – сплошная фальшь, детка. Они претенциозны, они создают иллюзию большого пространства, обманывают нас, а я не люблю, когда меня обманывают. Предпочитаю сам дурачить других, а не чтоб меня дурачили. Было бы гораздо веселее впустить в комнаты побольше света, используя хороший лак, полированные панели, окна и световые люки. Я почти решил… нет, я определенно собираюсь устроить здесь стеклянные потолки. Даже в той плавучей лачуге, где ты, солнышко, как я знаю, жила, был такой потолок.
– Это потому, что у нас не было вообще электричества, – возразила Паула.
– О боже! Как же ты охлаждала напитки?
– Мистер и миссис Кориарчи вскоре присоединятся к вам, – звучным басом провозгласил дворецкий, распахнув створки массивных двойных дверей. – А пока не могу ли я предложить вам что-нибудь выпить?
– Я бы не отказался от бокала шампанского, – сказал Тауэр и добавил совершенную глупость, впрочем, невнятно: – Если у вас имеется хоть какое-то. А может быть, у вас есть уже откупоренная бутылка?
– А вы, мисс? – Дворецкий на удивление быстро оправился от нанесенной его самолюбию травмы.