Уинтроп невольно отвел взгляд. Грэхем был его созданием. Паула тоже. Он нашел их, а потом ввел в мир Роберта Хартфорда. Теперь Грэхем борется за свою жизнь на операционном столе, а Паула, с которой связаны были все его надежды на будущее, превратилась в парию.
Ему надо с этим смириться, ведь Роберт его друг, и они знакомы уже двадцать лет. Конечно, Роберт никогда не позволит Пауле даже приблизиться к его детищу после унижения, которому подвергся по ее вине.
Однако как обойтись без удивительного дара Паулы во всем, что касается меры и вкуса, ее проницательности и здравомыслия. Стоп-стоп-стоп! Рассуждения Тауэра натолкнулись на какое-то препятствие. Он стал мысленно прокручивать фильм назад.
Любовный акт стоя? С шофером? Даже не заперев дверь? От своей протеже Тауэр такого не ожидал.
– Паула завладела моей душой и вываляла ее в грязи, – безжизненно произнес Роберт.
– Нечего говорить о том, что Паула уже больше не работает на меня, и я уверен, что никто другой уже не возьмет ее. Думаю, что она скоро исчезнет. Ей тут нечего делать. Беверли-Хиллз быстренько выдавит ее…
Уинтроп, предсказав дальнейшую судьбу Паулы, заглянул в лицо Роберта. Он ждал от него решения – мужественного и обоснованного, – но услышал совсем нелепое заявление:
– Я никак не могу избавиться от мысли, что она хромоножка…
Грэхем был абсолютно неподвижен, лицо и голову скрывали бинты, через отверстия в белой оболочке по прозрачным пластиковым трубкам текла неприятного вида желтоватая жидкость. Уинтроп осторожно, превозмогая отвращение, коснулся руки своего когда-то верного «оруженосца».
– Ты меня слышишь, Грэхем? Вряд ли, конечно, с этой чертовой повязкой на башке. – В вопросе Тауэра содержался и готовый ответ. Он очень надеялся, что Грэхем не заговорит.
– Боюсь, что вы зря тратите время, – сказал кто-то тихо у Тауэра прямо над ухом.
Уинти, вздрогнув, оглянулся. Первое, что он увидел, это кровавое пятно на зеленом халате хирурга, а потом протянутую ему руку лилейной белизны, припорошенную тальком, с которой медсестра только что стянула резиновую перчатку. Врач хотел за руку поздороваться с Тауэром.
Почему-то вид хирурга, похожего на мясника, поверг Тауэра в оцепенение.
– Вам плохо? – осведомился врач.
– Нет-нет. Извините. Меня пугает все это… Кровь и прочее. Бывая на скотобойне и на корриде, я обычно теряю сознание, – пробормотал Тауэр, стараясь обратить все в шутку.
– Да? – совсем не удивился хирург. – Тогда вам лучше присесть.
Уинтроп тотчас же воспользовался этим предложением и уселся на неудобный стул возле кровати Грэхема.
– Как он? – нашел в себе силы спросить Тауэр.
– Травма черепа весьма серьезная. Поврежден мозг.
– Он выживет?
– Возможно. Но останется неподвижным и лишится дара речи.
– Я охотно оплачу его пребывание в клинике, – великодушно объявил Уинтроп.
«Интересно знать, во сколько обойдется мне содержание этой уродливой мумии?» – мгновение спустя подумал он, стыдясь своего цинизма.
– Могу ли я занести ваше заявление в его медицинскую карту больного? Вы берете на себя все расходы?
– Да, конечно. – Совесть не позволила бы Уинти дать другой ответ.
– Прекрасно. На этом мы, пожалуй, распрощаемся… на время. Сейчас нам уже бесполезно что-либо делать, а надо только надеяться…
– Кроме господа бога, я надеюсь и на вас, – польстил врачу Уинтроп, но думал он не о боге и не о чудесах медицины, а о том, как бы где-нибудь поскорее тяпнуть рюмку.
Но немедленно удалиться из палаты ему не удалось.
– Привет, Уинти! – Паула неслышно подошла и положила ему на плечо миниатюрную, но крепкую руку.
– Какого дьявола ты здесь делаешь?
– Пришла узнать, как дела у Грэхема.
– Дела плохи. В лучшем случае он превратится в овощ, и во всем виновата ты, Паула.
Наверное, кровь отхлынула от ее лица после этих жестоких слов, но заметить это было невозможно – лицо ее и так было белее мела.
– Здесь нет моей вины, Уинти. Надеюсь, что я заставлю тебя этому поверить.
Уинтроп не мог не восхититься самообладанием своей бывшей подопечной.
– Вряд ли тебе есть на что надеяться, Паула. Ты сама отрубила все концы. Как долго ты водила за нос Роберта?
– А ты поверил тому, что сказал Роберт! Он не захотел слушать меня. Ты тоже не хочешь. – Она уже была близка к отчаянию. Выдержки ей хватило ненадолго.
Уинтроп хотел бы ей поверить. Он сомневался в ее нелепой измене, но сомнения были слишком тяжелы для его головы, страдающей от похмелья. Гораздо легче было избавиться от них, твердо встав на сторону старого друга, а не подобранной с улицы девчонки.
– Ты здорово прокатила нас всех, детка, – и меня, и Роберта, и заодно и Грэхема. Ему-то, бедняге, достались все шишки.
Тауэр никогда не мнил себя проповедником. Читать мораль не было его стихией. Но все-таки он рассчитывал на иную реакцию Паулы, чем ту, что от нее услышал:
– Пошел ты на… тупая задница!
Паула сняла себе номер «Бель-Эйр» и трое суток никуда из него не выходила. Обстановка в комнате вполне соответствовала ее состоянию – повсюду чашки из-под кофе с засохшим осадком, неубранная постель и взгромоздившиеся друг на друга подносы с нетронутым завтраком.
Она не знала, как теперь ей жить и что делать. Прежний ее великодушный друг Уинти стал ее врагом, а Грэхем не выходил из комы. Некому было выслушать ее оправдания, и она уже подумывала о темных силах, которые все-таки победили ее и закрыли ей путь к счастью.
После расплаты по счету у нее останется лишь мощный «Мустанг» 1996 года выпуска, купленный ею когда-то на щедрый аванс Уинти просто для забавы. Машина унесет ее как волшебный ковер настолько далеко, насколько хватит денег на бензин. Но внезапно в ней зародился возник протест. Бежать – означает признать свое поражение. А она еще не была готова к мысли, что Беверли-Хиллз победил ее и выкинул на свалку.
Паула вскочила и громко объявила в пространство:
– Плевать мне на вас, мистер Роберт Хартфорд и мистер Уинтроп Тауэр!
Она завершила эту тираду реальным плевком в грязный поднос и просеменила на цыпочках по пыльному и засыпанному пеплом ковру в ванную комнату.
Слава богу, голубой кафель был девственно чист, ванну она не осквернила, а зеркала отражали то, что им и следовало отражать. Паула убедила себя, что попала в рай, и полчаса провела в раю. Выйдя оттуда ангелом, завернувшимся в белоснежный махровый халат с эмблемой «Бель-Эйр», она уселась за бюро, взяла лист великолепной бумаги с такой же эмблемой и роскошную ручку.
Как полководец или писатель, замысливший создать эпопею, она составляла на бумаге диспозицию и расклад сил. Иногда, отрываясь от работы, Паула набирала нужные ей номера на телефонном диске.
К девяти часам вечера ее будущее прояснилось.
Она сделала тридцать телефонных звонков и выяснила, что Уинти и Роберт опередили ее.
Но Паула не могла позволить себе предаваться унынию и пессимизму. У нее оставалась лишь одна карта, и она кинула ее на зеленое сукно.
Достав из недр сумочки визитку, она по буквам прочитала замысловатый и претенциозный готический шрифт. Карточка была получена ею еще на прошлой неделе.
«Мисс Антония Кориарчи. Домашний прием. Черный галстук обязателен».
Паула лихо крутанула руль своего «Мустанга», вписываясь в резкий поворот дороги, огибающей «Сансет-отель». Затем серая, как змеиная шкура, асфальтовая лента увлекла ее в глубь каньона, где располагалась истинная сокровищница Беверли-Хиллз. Дома выглядели еще грандиознее ночью, подсвеченные разноцветными фонарями, когда гигантские пальмы и секвойи скромно отступили во тьму. Господом созданные творения решили не препятствовать разгулу людского тщеславия.
Приглашение на прием в дом Кориарчи по случаю их новоселья – заветная, роскошная грамота – хранилось у нее. Вряд ли Уинти допустил такую низость, что аннулировал это приглашение. Если кому-то дается последний шанс – пусть приговоренному к смерти, – то вот он, самый последний.