— Ох, братец, всем ты мне угоден, — вздохнул отец Георгий. — Век бы не отпускал. Да только не скроешь, что через силу, а не с радостью ты несёшь крест свой. Мечешься. Маешься. И не один я это замечаю. Вчера о том же беседовали мы со старцем Афанасием… Ему, сам знаешь, бóльшее ведомо.
— Знаю.
— Так что подумай о моих словах. Хорошо подумай. Если захочешь, будешь навещать нас. Советом, всем другим, чем сможем, поможем. Посчитаешь, что совсем тебе не место в миру, вернёшься. Помолись о Божьем наставлении на сон грядущий.
— Хорошо, батюшка, – тихо сказал Алексей. – Я могу идти?
Отец Георгий улыбнулся по-доброму:
— Погоди. Во вторник поедешь с отцом Никодимом в город, поможешь с покупками. В подряснике тебе неудобно будет, возьми у Никодима мирскую рубаху, брюки. У него есть что-то в подсобке. Да попроси сейчас, пока он на месте ввечеру. Завтра его не сыщешь.
— Но мы ж, наверное, к обедне не вернёмся, как же молитвенное правило?
— Ничего. У тебя послушание – отцу Никодиму помогать. Это важнее.
— Спасибо, батюшка. Благословите, — склонил голову Алёша и поцеловал благословляющую его руку.
Глава 12. Танец со звездой
Утренний воздух касался прохладными губами порозовевших щёк и озябших пальцев. Поджав ноги и завернувшись в кашемировый палантин, Маша сидела за столом беседки и выводила фантазийными буквами на салфетке: «Алёша, Алёшенька, Алекс». «Хорошее имя – может быть совсем разным, как и его хозяин!» — подумала она. Мечтательно вздыхая и рассматривая выведенные на рыхлой бумаге завитушки, Маша не заметила, как сзади тихонько подкрался Юра и заглянул ей через плечо.
— Что ещё за Алекс? – недовольно бросил он.
Маша быстро закрыла ладонью салфетку и фыркнула:
— Тебя не касается! Терпеть не могу, когда подглядывают!
Юра нахмурился:
— Да-да, сорри, забыл – тебя прёт, только когда из зарослей психи всякие пялятся…
— Я уже говорила: хватит прикалываться по его поводу, — процедила Маша.
— Так вот кто у нас Алекс! — Вскинул брови Юра. – А ты уже имечко узнала. Оперативненько! – Юра ткнул пальцем в салфетку: — Только неполный комплект получается: ты забыла дописать: брат Олексий – монах-придурок.
— Сам придурок! Задолбал уже! Иди, куда шёл! — вспылила Маша и, сжала салфетку в руке.
— Ути… какие мы нервные, — безрадостно усмехнулся Юрка.
На крики показались сонные ребята:
— Вы чего разорались с утра пораньше? Что тут такое? Потише нельзя? Кто куда идет?
— Уже никто и никуда, — буркнул Юра и с показным равнодушием вернулся в домик.
Когда все собрались за завтраком, между Юрой и Машей повисла неприятная пауза.
Никита показался, как всегда к столу, но, учуяв запах ссоры, быстро ретировался подобру-поздорову, стянув лишь пару булочек и бутерброд с сыром. Катя, Вика и Антон болтали о пустяках, а Юра просто молчал и насуплено дул щёки. Прошёл час, другой. Никто не начинал репетировать номера к вечернему концерту. И хотя Маша продолжала сердиться, ей было как-то не по себе от хмурого лица друга и долгого отсутствия шуток.
Юра прошёл в душ, снова не взглянув на Машу. Он звякнул щеколдой изнутри. Маша приблизилась к деревянной постройке и крикнула сквозь щель в стене:
— Слышь, приколист! На обиженных воду возят!
Он не откликнулся. Из-за стены слышался только плеск воды. Маша не отстала:
— А я скажу Лидии Семёновне, чтоб она от водопровода отказалась. Зачем деньги платить, когда такой надутый гусь даром пропадает…
Маша прислушалась – плескаться Юра перестал, но в ответ – ни слова. Она насупилась:
— Ну и ну тебя!
В этот момент дверца распахнулась, и Юрка со всей высоты своего роста опрокинул на Машу полный таз с холодной водой:
— Кто тут водоноса заказывал? – ехидно захихикал он, явно наслаждаясь Машиным визгом.
— Ах, ты ж! – всплеснула руками она и принялась колотить его по спине. Он выставил вперёд зелёный пластиковый таз, защищаясь им будто щитом, и притворно ойкал, когда ловкий Машин кулачок попадал по голому торсу. Шум дружеской потасовки отвлёк Антона, Вику и Катю от просмотра очередного хоррора. Антон подключился, ни секунды не колеблясь. Он открыл вентиль шланга и принялся поливать всех подряд.
Вику и Катю тоже уговаривать не надо было – они выскочили из-под беседки, и в ход пошли шланги, тазы, лейки. Вскоре устланный тротуарной плиткой двор Семёновны покрылся лужами, а водное побоище превратило танцоров в участников конкурса мокрых маек. Все хохотали до упаду. Маша радовалась: лёд раскололся, наступили паводки.
Придерживая занавеску в кухне хозяйского дома муж Семёновны, раззявив рот, поедал глазами трех красоток, облепленных мокрой одеждой. Его главной печалью в тот момент было отсутствие батареек в видеокамере.
Вдруг в калитку постучали. Из-за железной двери выглянула белобрысая девчонка. Её вздёрнутый носик с любопытством потянулся к артистам, мокрым, как куры в дождь. Девчонка замерла, расцветая улыбкой при виде Маши:
— Здрасьте снова.
— Привет, забегай, — приветливо махнула ей Маша. – Ты что хотела?
— Завклуба, Святозар, попросил уточнить, вы не передумали выступать? – шмыгнула носом девчонка, глядя во все глаза на Антона, будто это был первый темнокожий человек, которого она видела живьём.
Катя подмигнула посланнице и весело пробасила:
— Не передумали. Мы за любой кипишь, кроме голодовки.
— Только под нашу музыку, — строго вставил Антон, — я под всякие «тыч-тыч» танцевать не намерен.
Маша сложила руки перед ним:
— О, Солнцеподобный! Король сцены и падишах танцев! Да будет вам известно, что флэшка с композициями уже в радиорубке.
— Тогда ладно, — осклабился Антон.
Катя спросила у девчонки:
— Пообедаешь с нами?
— Неа, — гостья снова шмыгнула носом, — мне к Святозару надо. Он один не справится!
— А-а, ну конечно, — улыбнулась Катя, — беги!
Когда белобрысое чудо удалилось, Маша спросила:
— Что танцуем?
— Да что хошь, — ответил Юрка, — только без поддержек — я на отдыхе, а вы вон как разъелись на хозяйских ватрушках
— Ой-ёй-ёй, — хохотнула Маша, — бедня-я-яжечка! Работать мальчика заставили... У самого вон пузо уже!
— Где?! – испугался он.
Все прыснули, и Юрка тоже, тщетно пытаясь изобразить обиженную мину.
Обсудив спонтанную программу из пяти номеров, ребята решили выступать просто: в голубых джинсах, белых футболках и босиком – универсальная одежда на все случаи жизни. Благо, проверенная заранее сцена, сколоченная к празднику, это позволяла.
Не признаваясь никому, Маша волновалась, как перед первым кастингом, уговаривая себя, что Алёша не придёт — ни за что не придёт. Если монахам мирскую музыку слушать нельзя, что говорить о танцах? Но как бы невзначай Маша предлагала номера поскромнее – без эротических страстей, и заявила, что станцует напоследок сольную композицию — «Влюбленную». Её она недавно придумала сама на элегантно-нежную, полную философского смысла песню Джорджа Майкла «Like Jesus to a Child». Уверенная, что Алёша прекрасно понимает английский, Маша смутно надеялась удивить его выбором музыки и утонченностью танца. И тут же говорила себе: какая разница, он не придёт! А сердце все-таки ждало…
* * *
Вместе с тёмным одеянием ночи на станицу снова опустилась прохлада. Перед открытой клубной сценой толпилась молодёжь, одетая по последней станичной моде. Жители постарше тоже пришли поглазеть на праздник. Поодаль бабы, щёлкая семечки, балакали о том, о сём, приправляя беседу досужими сплетнями. Туристы и местные, девчонки, хлопчики и даже малышня, снующая под ногами, пребывали в сладостном чувстве ожидания. Кто-то обсуждал, что, мол, хлипкую иллюминацию повесил Святозар над сценой – того и гляди грохнется. Кто-то хвастал перед соседями: «А мой-то, мой целый месяц в клубе репетировал, все ноги истер! Куда уж лучше кому!», а электрик, чувствуя недостаток хмелька для энтузиазма, бурчал: «Как пить дать свет отключат. Как пить дать!»