Тут встрял длинный нескладный человек в тёмно-синей шведке и брюках:
— Да нет, батюшка. Я этот водопад всё лето искал…
— Во-первых, я вам ничего не должен, — перебил гортанный, — Во-вторых, ничего мы искать не будем. Придётся потерпеть. Как там: Бог терпел и вам велел.
— Недолго, батюшка, – умиротворяющее вставил длинный. — Сегодня до вечера и завтра. И уедем.
— Это невозможно, – ответил игумен. – Лес большой, живописных мест много, не будем пререкаться. Уходите.
— Вы меня не понимаете, уважаемый, — спокойно ответил ему гортанный, — мы этот участок арендовали, деньги перечислили местной администрации. Договор имеется. Так что я в курсе: прав на эту землю у вас нет. И никакой суд вы не выиграете.
— Есть Высший, Божий суд.
— Мне с этим проще, батюшка, я – атеист, — хмыкнул режиссёр. – Так что всего хорошего!
Если бы Отец Георгий не развернулся и не окликнул Алёшу, тот бы бросился с кулаками на мерзкую рожу – сил сдерживаться больше не было. Но, будто почувствовав, игумен дёрнул его за рукав и повторил:
— Алексей! Мы уходим!
Не говоря ни слова, настоятель и послушник прошли метров сто, поднимая ботинками дорожную пыль, а потом прорвало самого игумена. Позабыв о христианской терпимости, он принялся сокрушаться, размахивая руками:
— Ох, Алёша, Алёша! Ничего святого у них нет! Видел, ироды какие? Поперёк всего деньги стоят. Курдюков, председатель, тоже молодец! Я давно прошу его этот участок скиту продать. И архиерей обещал средства выделить. Но председатель решил по-другому деньги зарабатывать: арендой… Каково, а? Разврат развели, вертеп. Ни стыда, ни совести!
Алёша даже не кивал, всё глубже погружаясь в свои мысли. Отец Георгий продолжал роптать:
— Ты подумай, Алёша! Ладно, эти мужики прожжённые, но девушка там, а? Девочка же совсем. А одета как? Голая считай разлеглась перед камерами, бельё нижнее напоказ. И чем занимается! Срам! Будто матери у неё нет. Я не знаю. Или чему её мать учила, что она вот так абы с кем блудить. И опять же ради чего? Ради денег. Верно говорил, истинно верно Иоанн Златоуст, что от «мирских песен бывает много вреда, развращения и других зол... Где поются срамные песни, туда стекаются демоны…». И души всех людей этих явно демонам подчиняются. Боже мой! И сегодня приедет митрополит. В первый раз! Да он разгонит наш скит с такими-то соседями. Как пить дать, разгонит… А этих не остановить. Хоть бы Господь покарал их, что ли. Вот кто Геенны огненной достоин… Огнём очистились бы… прости, что скажу…
Алёша встал, как вкопанный.
— Ты чего, Алексей? – спросил отец Георгий.
— Вёдра забыл. Вернусь, — непослушным языком солгал Алёша.
— Иди, иди, — вздохнул настоятель и, сгорбившись, поплёлся к скиту.
Алёша повернул обратно, а в ушах звучали обрывки фраз наставника: «Голая разлеглась перед камерами… её мать учила… блудить ради денег», — и регулярные, чтоб не забылись, слова отца: «Мать – шлюха… шлюха… шлюха…». В голове всё гудело и плавилось.
Глава 15.«…и пал Вавилон»[6]
В сценарии слово «поцелуй» казалось забавным, а на деле Машу выворачивало от настойчивых приставаний Марка. В душе было невозможно скверно. Волшебство вчерашней ночи оказалось втоптанным ею самой в омерзительную грязь. Вместо тонкого, нежного юноши её губы теперь лобызал развратный ловелас. Впрочем, она сама позволила — хотела же врезать пощёчину, но сдержалась. Почему? Она не ответила бы. За отвратительной сценой начался настоящий кошмар – когда Маша встала с мятой травы, в паре метров увидела белое, как полотно, лицо Алёши. Застыв, он смотрел на неё с таким ужасом, как если бы она превратилась в рогатого дьявола с копытами и хвостом.
Маша не выдержала, убежала к кемперу. Что она могла сказать? Как оправдаться? Маша спряталась за фургоном, проклиная день, когда прельстившись деньгами и «началом карьеры кинозвезды», согласилась сюда приехать.
До её ушей донёсся разговор батюшки и Юнуса. Режиссёр вёл себя возмутительно, Лёня ещё зачем-то вклинился.... Несолоно хлебавши, священник и Алёша покинули съёмочную площадку, а Маша отошла к водопаду. Плеснула водой в горящее от стыда лицо, да только стук в висках и мутный жар было не унять.
«Через пять минут продолжим!» — крикнул режиссёр, отрывая её от тяжких мыслей. «Так больше продолжаться не может!» — решила Маша. Она приблизилась к развалившимся в матерчатых креслах Юнусу и Марку.
— Эй, — окликнула их она. – Вы слышали, что сказал священник. Может, вам всё равно, а мне нет. Я не буду сниматься здесь.
Режиссёр с удивлением вскинул брови, но тут же ответил жёстко:
— Мария, не зарывайся! Ты сбрендила или перегрелась? Где скажу, там и будешь работать.
— Здесь-не-бу-ду, — упрямо повторила Маша. — Вам пейзажей мало? Ищите другое место.
— Не тебе решать, где и что мне снимать.
— Где угодно, но только не возле скита.
— Ты думаешь, что одну смазливую мордашку нельзя заменить другой? – от возмущения режиссёр даже привстал.
— Значит меняйте.
— Тогда, дорогая, заплатишь неустойку.
Маша стояла на своём:
— Я всё сказала.
Краем глаза она увидела Юркин силуэт возле Лёниного, но ей было не до них. Маша развернулась и быстро пошла в сторону леса. Марк откинулся в соседнем кресле и процедил сквозь зубы режиссёру:
— Ну? Ты хочешь, чтобы мы всё снимали заново?
— И что?! Ты мне предлагаешь побегать за этой шалавой? – вскипел Юнус. – Да эта девка готова ноги раздвигать перед кем угодно и где угодно, как все они…
— Как видишь, эта не готова.
— Цену себе набивает.
— Не думаю. Пока поп сюда не припёрся, всё шло, как по маслу. Может, она верующая?
Режиссёр гомерически расхохотался:
— Верующая?! Тогда я – папа Римский.
— Короче, не важно, — тоном, не терпящим возражений, заявил певец. — Я хочу её. Возвращай.
* * *
Маша долго шла по тропинке, свернула в чащу, пока, наконец, не остановилась, никем не видимая. Провалиться бы под землю, исчезнуть, забыться. У водопада, где снимался клип, загромыхала музыка. Маша приникла лбом к тёплой коре дерева. Век бы не слышать этот противный голос и дешёвую мелодию!
Но побыть одной Маше не удалось — из-за высоких кустов фундука выступил Алексей. По-бычьи налитой взгляд не предвещал ничего хорошего. Не зная, как вести себя, она неловко сказала:
— Здравствуй.
Послушник промолчал. Одёрнув коротенький сарафан, будто стремясь пониже натянуть красный подол, Маша снова заговорила:
— Вот. Мой отдых закончился, теперь клип снимаем…
— Я видел, что вы творите, — грубо перебил он, — разврат. Вертеп устроили!
— Да какой вертеп… просто съёмки, – промямлила она, не решаясь посмотреть ему в глаза.
— А ты просто шлюха? – зло спросил он.
«Как…? Я же… Я не…» — у Маши в голове помутилось от возмущения. Да, ей было стыдно, стыдно как никогда в жизни. Но казалось: стоит признаться, насколько мерзко самой от всего происходящего, и она добровольно станет в один ряд с пропитыми проститутками, предлагающими себя на трассах, с развратными девицами с порно-сайтов… Хотя Алексей уже приравнял её к ним. И, отчаянно защищаясь, Маша выпалила с негодованием:
— А ты вообще кто, чтобы это говорить?! Напялил на себя рясу, а сам за мной по пятам… Тоже под юбку хочешь забраться?!
— Дура ты.
— Не тебе меня учить! Пошёл вон!
Он посмотрел на неё исподлобья, но не пошевелился. Маша развернулась и шагнула к съёмочной площадке. Алёша схватил её за руку, словно клещами стиснув запястье:
— И чем ты там займёшься? Сексом? Перед камерами? С конём этим напомаженным?
Маша покраснела, но назло процедила:
— Что по контракту надо, то и буду. Не твоё дело!
Алексей одним движением вернул её к себе: