Парень с искажённой гримасой передвигался по коридору, опираясь на металлические ходунки. Это ему давалось непросто. Катино внимание привлёк старичок — на вид не моложе мастера Йоды – такой же сморщенный, маленький. Он бороздил коридор туда-сюда, шаркая тапочками. Вдруг Катя заметила: лицо сурового Йоды озарилось улыбкой – старичок включился, как лампочка. Помолодев, словно по волшебству, и сверкнув рядом золотых зубов, он поймал цепкой рукой девушку в светло-зеленом медицинском костюме.
Катя узнала Машу. На её голове уже отросли короткие волосы, да и сбритые подчистую брови опять появились над глазами. Машина выходка два месяца назад шокировала подругу до невозможности. Кате до сих пор было не по себе. Но, как говорится, «подлецу все к лицу», а потому Маша без роскошной шевелюры, без намёка на косметику и украшения, в спецодежде санитарки всё же была красивой. Дедуля, схватившись за Машин локоть, говорил с ней восхищённо, как юнец, а она улыбалась и кивала.
Катя подумала, что в лице подруги появилось что-то новое: словно она сошла со средневекового полотна, непостижимная, как Мона Лиза или рафаэлевская Мадонна. Зная «другую» Машу, Катя угадала в облике подруги тоску, тщательно завуалированную вежливой, располагающей улыбкой, лишённой, впрочем, какой бы то ни было весёлости. У Кати заскребло на душе. Не место тут Маше, тем более рядом с тем, кто её так обидел. Катя поднялась с дивана навстречу подруге, полная решимости увезти её отсюда, уговорить...
Маша освободилась от старичка, сказала что-то негромко и ласково в ответ на реплику парня на ходунках. Тот расцвёл, забыв о боли в ногах. Наконец, Маша вышла в холл и увидела подругу.
— Катка! – кинулась она в раскрытые объятия. – Боже! Катка!
— Привет, Маруся! – прижалась к ней щекой Катя. – Как же я соскучилась!
Наобнимавшись, девушки сели рядом. Катя спохватилась:
— Цветы и торт — тебе!
— Ой, спасибо, — разрумянилась Маша. – Катка, моя Катка! Ты знаешь, чем порадовать. Как всегда.
— Это не только от меня, — смутилась Катя. – От всех ребят. Мы выступаем сегодня во Дворце Спорта. Может, придёшь? Все о тебе спрашивают. Зовут. Повидаться хотят.
Маша покачала головой:
— Нет, не получится. У меня смена. Ребятам и Анке привет! И огромное спасибо передай! Правда, жуть как приятно, что помнят!
— Но у тебя ж должны быть свободные часы, — предположила Катя. – Может, отпросишься или вырвешься на чуток? А то мы завтра рано утром уже отчаливаем…
— Катюш, а тут кто работать будет? — вздохнула Маша. – Прости, любимая. Давай хоть сейчас поболтаем. Как же я рада тебя видеть! Ты такая красивая! Причёска новая суперская.
Катя вздохнула:
— Спасибо. Расскажи, Машунь, как ты тут? А то уехала и пропала совсем. Я звонила-звонила. Наугад пришла. У тебя с телефоном что-то? Или ты совсем решила себя от всех отрезать? Типа в монастырь ушла?
— Прости, Катюш, — виновато произнесла Маша. –В монастырь? Да какой там монастырь! Только работа и всё, но так легче. Я старую симку не использую, созваниваюсь только с родителями. Они уже не возмущаются… Почти. А сначала папа собирался меня под белы рученьки в психушку. Такой был скандалище! И мама приезжала, плакала, отговаривала. И сейчас всё время затевает ту же песню: Маша, подумай о себе, подумай о нас! А что о них думать? У них всё хорошо. Да и у меня нормально. Освоилась.
Катя решилась-таки спросить:
— А он как? Ты поняла, о ком я.
Со спокойной горечью человека, волей-неволей привыкшего к ежедневному горю, Маша произнесла:
— Алёша жив. Недавно вышел из комы. Кости срослись, раны затянулись. Но полностью парализован. Не понимает ничего. Совсем. Врачи говорят, что так может и остаться… Только, Кать, я за два месяца разного насмотрелась: бывает, ребята вроде безнадёжные, а поправляются. Хотя… на прошлой неделе троих похоронили. Зато недавно Женька Махов выписался из пятой. Год здесь был. Тоже кома, паралич. И выкарабкался. — Маша сглотнула: — А Лёшик, знаешь, смотрит своими огромными глазищами – похудел ужасно – глаза ещё больше кажутся – и не узнает: ни меня, ни отца Георгия, ни монахов… Он просто лежит, смотрит. И всё.
— То есть мало шансов… А батюшка с тобой как? Он вообще приходит?
— Конечно, приходит, – Маша усмехнулась: — Он меня сначала не узнал. А потом присмотрелся и оторопел. Глазам не поверил. Но орать не стал и гнать, как в прошлый раз. Да и куда гнать? Я в отделении официально работаю. В две смены, часто вообще домой не ухожу. Мы с батюшкой разговорились понемножку, – Маша вздохнула: — Представляешь, оказывается, у него сын погиб. На мотоцикле разбился. В девятнадцать лет, почти как Лёшику. Тогда отец Георгий в монастырь ушёл. Вообще он хороший дядька. Со своими тараканами в голове, но ничего, нормальный. Алёшку любит сильно. Как родного. Вот мы вместе тут с Лёшиком и возимся: купаем, поднимаем, переворачиваем, чтоб пролежней не было. Я так переживала, когда ИВЛ ставили…
— Чего?! – не поняла Катя.
— Искусственную вентиляцию легких. Ну, когда в коме ещё Лёшик был. Он же поёт, а тут могли связки задеть. Ох, и наплясалась я перед врачами! Вроде постарались. Но не знаю, что в итоге. Не говорит ведь пока, — Машин взгляд потускнел: — Если вообще заговорит…
— Может, и хорошо, если не заговорит, — мрачно заметила Катя. — Он тогда тебе такого наговорил… Я до сих пор не могу понять, как после всего того ты решила ради него собой жертвовать, работать в этой ужасной больнице и вообще делать все, что ты делаешь! Он же преступник. Маньяк! Жаль, смертную казнь отменили, но хорошо, что он сам…
— Не надо, Кать, — взмолилась Маша.
— Мне просто за тебя обидно! И страшно. А если он придёт в себя и за старое – мстить или ещё чего? Психи, они не лечатся…
— Кать! Я прошу тебя! Прекрати! Сейчас же!
— Ладно, прости. Я просто… не могу, — Катя покачала головой, — и по тебе скучаю. Сильно.
— Я тоже.
Катя достала из сумочки кошелёк:
— Марусь, по твоей квартире: я за коммунальные плачу, но ты знаешь, я считаю, этого мало. Я тебе буду и за аренду платить. А то ты как сорвалась тогда, пропала, ни о чём толком не договорились. Вот тут денежка.
— Да брось!
— Нет, ну чего брось?! Ты же в Краснодаре сама наверняка квартиру снимаешь! Не бесплатно! Я вообще не понимаю, на что ты живешь? Родители присылают?
Маша криво улыбнулась:
— Неа, в основном на Далановы деньги. За клип. Прикинь, ещё остались…
— Ничего себе! – удивилась Катя.
— Гонорарчик века, – хмыкнула Маша и добавила: — Я просто ничего почти не покупаю: по мелочи только. По магазинам шляться некогда. Хотя вот кеды купила и толстовку… Зарплата у меня великая – девять тысяч – это за две смены. Одним словом, справляюсь.
— Слушай, ты тут свою повинность выполняешь, потому что тебе совесть велит, а меня заставляешь мучиться от угрызений. Так не честно! – возмутилась Катя. — Короче, бери деньги — тут за полгода, а не возьмёшь, я тебе просто их на карточку сброшу. Номер разузнаю, уж не волнуйся.
Маша пожала плечами:
— Ладно, Катка, раз настаиваешь…
— Настаиваю! Ты, кстати, где живёшь?
— Да тут, напротив, в пятиэтажке. Снимаю однушку. Ничего так, пойдет для сельской местности.
Катя удручённо посмотрела на подругу:
— Марусь, может, всё-таки ты уже отработала своё, а? В больницу устроила – не то умер бы уже, вон откачали, полечили, как получилось. Но ты ж не будешь всю жизнь купать, переворачивать и о пролежнях думать?
Машино лицо стало суровым:
— А что ты предлагаешь? Бросить?
— Ну, он же не один. С батюшкой. Тот, сама говоришь, его любит…
— Я тоже люблю, — буркнула Маша.
— Маш! Ведь он на тебя нападал, помнишь?! И говорил, чтоб ты ушла!
— То был аффект. Если б не я, он жил бы спокойно в своём ските. И такого ужаса бы с ним не случилось.