— Приятно, — Алёша поцеловал её палец, добравшийся до губ.
— Ты такой разный. Сначала был страшно серьёзным, и я тебя чуточку боялась, потом оказалось, что ты умеешь улыбаться, потом… ох… ну, это мы пропустим, — перечисляла Маша, — а потом в больнице, ты был как ребёнок… разве что с бородой, – она вдруг хихикнула: — Один раз я её сбрила. Ой, как сердился отец Георгий. Ужас!
— Правда?
— Ага, — кивнула Маша и убрала упавший на глаза локон: — Мне просто страшно-страшно было интересно: какой ты без бороды?
— И какой? – повёл бровью Алёша, не переставая улыбаться.
— Хороший, — вздохнула Маша. – Красивый. И эти ямочки на щеках – они, знаешь, жутко сексуальные.
— Да уж, — саркастически буркнул Алёша. – Лучше не бывает. Перестань меня хвалить.
— А я хочу, — кокетливо склонила набок голову Маша. – И ещё я хочу есть!
— Слушаю и повинуюсь, — он резко поднялся с кровати и вдруг замер, чуть покачнувшись.
— Ты в порядке? – спросила Маша.
Не оборачиваясь, Алёша сдавленно ответил:
— Да, – и, опершись о подоконник, сделал шаг к компьютерному столику, заставленному угощениями.
Маша тут же оказалась рядом, готовая подставить плечо. Но Алёша повернулся к ней с улыбкой.
— Чего изволите?
«Не болит. Показалось», — успокаиваясь, подумала Маша. Она попыталась пригладить его взъерошенные, как у домовёнка, вихры и потребовала:
— Едý. Если меня не накормить, я съем всё, включая тебя. В три часа ночи танцовщицы бывают страшно прожорливыми!
— Угу, вот так и верь после этого вашим интервью, — комично сморщил нос Алёша. – Врушки вы.
— И что ты читал?
— Да всё, что в сети есть про твой любимый «Годдесс».
— Вот как?! – округлила Маша глаза, а в голове закружилось: «И какие выводы сделал? Боже, там столько могли наплести! Наверняка прочёл и про фаната, что бегал за мной из города в город с теми долбанными букетами. А про подарки? Ой, и корпоративы… Что Анка могла рассказать? Надо глянуть».
— Ещё видео смотрел на Ютубе, — сообщил Алёша. – Клипы, концерты. Только тебя там почему-то мало…
— Ага-а-а! Ты за мной следил! – ткнула Маша в его грудь пальцем.
— И что такого? — он легонько подтолкнул её: — Ну-ка, марш в кровать. Сейчас будет подано.
Маша крутнулась на носочке и забралась обратно в постель. Он протянул простыню:
— Но если вы, девушка, не прикроетесь, поесть вам не удастся.
Она послушно обернулась в простыню, как в греческую тогу. Алёша с подносом сел напротив. Маша откусила ломтик сыра и заметила:
— Кстати, о концертах. Представляешь, завтра я буду в Краснодаре? Будто круг завершится… Причем это мой первый тур после того, как я вернулась на сцену. Как ни странно, меня перевели в основной состав.
— Разве странно? – пожал плечами Алёша. – Ты же танцуешь лучше всех. Лучше вашей примы. Я видел.
Маша расцвела благодарностью:
— Мне приятно, что так считаешь! Но, знаешь, это несправедливо: ты меня хвалишь, а мне тебя хвалить нельзя.
— Главное, мне можно, — хмыкнул он и впился белыми зубами в громадную красную клубнику.
Маша уже без шуток спросила:
— Алёш, как ты смог пойти так быстро? Я, правда, хочу знать. Доктора утверждали, что вообще не встанешь… Боже, чего они только не говорили!
— И ты всё равно оставалась со мной… – серьёзно посмотрел в её глаза Алёша и с почтением поцеловал изящную руку: — Спасибо!
— Как иначе? Скажи, тебя возили за границу, да? Какие-то современные методики?
— Нет, — покачал головой он. — Я просто решил, что пойду, и всё. Раз не умер. Для чего-то ж мне дал Господь второй шанс. Стал тренироваться. Если честно, отсюда сильно хотел уйти. Во что бы то ни стало. На своих двоих. Мы с отцом… не очень ладим. Точнее, слово «ладим» вообще не о нас.
— Всё так плохо? – обеспокоилась Маша.
— Давай не будем об этом. Жизнь меняется. Пока меняется к лучшему. Но я не хочу загадывать.
— А, может быть, ты изменился? — спросила она. – Помнишь вторую заповедь: возлюби ближнего твоего, как самого себя? Наверное, ты учишься любить себя и не только...
— Ты знаешь заповеди?! – поразился он.
— Ага, — кивнула Маша, — изучила. Я и молитвы некоторые наизусть знаю: за здравие, Отче Наш… Мы же тебя с отцом Георгием вместе выхаживали…
Алёша погрустнел:
— Скучаю по нему.
— Думаю, он по тебе тоже.
— Вряд ли. После моего признания он видеть меня не хочет. Потому и отца в больницу вызвал.
— Это не он. Ты ничего не знаешь? – удивилась Маша.
— А что я должен знать?
— Мне отец Георгий рассказал. И, кстати, да, он был очень сердит на тебя. Но кто любит, тот прощает. А он любит, поверь. Так вот, ты же был в розыске, когда ушёл из дома…
— В смысле? – перебил Алёша.
— Отец искал тебя, подал заявление в полицию. Когда твоё имя всплыло в связи с падением, в полиции просто пробили по базе, и обнаружилось, что ты числишься как пропавший без вести подросток.
Алёша запустил пятерню в волосы, у него вырвалось:
— Офигеть…
— У отца Георгия потом были проблемы в епархии из-за всей этой истории. Его даже хотели лишить сана.
— За что?! – вскочил Алёша.
Маша развела руками:
— Ваши православные дела я не очень понимаю. Извини, но мне большинство церковных правил кажутся каким-то пережитком. Мир давно изменился, а в церкви всё осталось, как сто лет назад. Я потому и вела себя так тогда — у кукурузного поля. Идиотская форма протеста против ярлыков.
Алёша будто не слышал её слов, он был поражён:
— Как можно наказывать человека за добро?!
— Видимо, и в религии есть несправедливость. Когда ты пропал, я уехала в Москву, и мы с отцом Георгием больше не созванивались. Но, думаю, он посердился бы и перестал, если бы не твой папа.
— Что ещё отец сотворил? – нахмурился Алёша.
— Пригрозил, что возбудит против батюшки уголовное дело, если тот попробует с тобой общаться. Мол, всё можно представить, как похищение — он утверждал, что ты вряд ли добровольно ушёл в скит, потому что ты даже не крещёным был.
— Но меня же можно было спросить! Почему меня никто не спрашивал?!
— Думали, что ты ничего не помнишь. Ты так тщательно скрывал… слишком правдоподобно.
Алёша покраснел и замолчал. Маше стало не по себе – хотелось переменить тему, но она не решалась. Наконец, Алёша буркнул:
— Мда… Впрочем, что ещё от моего отца ожидать? Он в этом весь.
— Похоже, тебе с ним трудно.
Алёша криво улыбнулся:
— С этим не поспоришь.
— Жалко, — вздохнула Маша.
— Да ладно, — махнул он рукой. — Проехали. Только теперь всю эту ерунду как-то надо исправить. Извиниться, по крайней мере. Я должен найти батюшку. Я слишком многим ему обязан, — Алёша помолчал немного и добавил: — На самом деле, я даже рад, что всё не так, как я думал. Спасибо, что раскрыла мне глаза.
Отчаянно боясь ответа, Маша тихо спросила:
— Ты хочешь вернуться в скит? Быть монахом?
Алёша отрицательно мотнул головой:
— Нет. Я люблю отца Георгия, скучаю, но он был прав – я выбрал не свой путь: монахом быть не хочу.
У Маши отлегло на сердце. Она лукаво заметила:
— Не будь. Я тоже не хочу, чтобы ты был монахом.
Алёша отставил поднос на подоконник и потянулся к ней. Маша посмотрела в его глаза:
— А что ты хочешь?
— Жить. Двигаться. Быть с тобой.
— А петь? Ты можешь петь после трахеостомы?
— Пробую. С апреля начал заниматься. Сначала было похоже на несмазанную телегу, теперь вроде лучше. Зато уж точно заикаться перестал…
— Спой сейчас!
— Смеёшься?
— Тихонечко. Пожа-алуйста, — Маша молитвенно сложила перед собой руки, и простыня опять упала, обнажая тело.
Алёша закрыл лицо ладонями, продолжая подсматривать между пальцами:
— Нет, в таких условиях это совершенно невозможно.
— Ах так?! – возмутилась Маша и соскочила с кровати. – Тогда я ухожу!
— А кто тебя отпустит? – голосом мультяшного монстра произнес Алёша и вернул её на ложе.