— Хм, а как же служение Господу нашему Иисусу Христу? – ехидно осведомился клирик.
«Кто бы говорил?» — подумал Алёша, но вслух сказал:
— В этом и есть служение. И вера.
— Интересно…
— Я продолжу. Отец Георгий посчитал, что монаха из меня не выйдет. Он, напротив, говорил, что мне надо вернуться к мирской жизни: испытать веру и понять, чего я хочу на самом деле.
— А вы что же?
— Я решился уйти как раз перед тем, как упал со скалы. Можете считать, что я тогда уже не был послушником.
— И всё-таки были… — саркастически улыбнулся клирик. – Вы пытаетесь выгородить своего наставника, я понимаю.
— Нет, — резко ответил Алёша. – Я могу поклясться на Библии, именем Господа, чем угодно — всё так и было. Мне даже выдали мирскую одежду – брюки и рубашку, и немного денег на пробную поездку в город. Кстати, выдал именно Никодим, который тогда был отцом-экономом.
— Что ж, проверим, – причмокнул клирик. — А расскажите, брат мой, про скандал с танцовщицей и певцом. Насколько я понимаю, вы приняли в нём непосредственное участие.
— Да.
— Чудненько! Ну и?
Алёша начал говорить не сразу. Ни Маша, ни батюшка не должны были снова пострадать от его глупости. Он и так виноват перед ними. По самую макушку. Куда уж больше?!
Алёша ещё раз взглянул на азартно блестящие глаза клирика, застывшего в ожидании скабрезных подробностей. «Этому не докажешь, что есть любовь и страх потерять любимую. Что от ревности не соображаешь ничего. Что есть что-то больше устава. Этому ничего не докажешь».
Лгать было противно, но Алёша решился. Лишь бы не привлечь внимание фальшивого духовника к Маше. Ей не место на допросах. Ей даже помнить о том ужасном случае не надо. Прости, Господи!
Отстранённо и холодно, будто не о себе, Алёша принялся рассказывать, как увидел красивую туристку, как поддавался недозволительным послушнику греховным мыслям. День и ночь. И даже во время молитвы. А девушка не догадывалась ни о чём, да она и о его-то существовании не знала! Алёша сказал, что лишь раз покаялся об этом на исповеди, а потом молчал. «Знаете, я находил в этом определенное удовольствие – в том, что у меня была своя тайна», — врал он, вжившись в роль сумасшедшего вуайериста. Ив душе Алёши пенным осадком поднималась тошнотворная муть. «Прости меня, Господи, но я должен».
Несмотря на восклицания «Ай-яй-яй. Как же вы так? Что же вы?», клирик смаковал ложь на бумаге, и ему, очевидно, это нравилось.
«Знакомо, гад?» — думал Алёша и продолжал вслух придумывать подробности слежки. Он почти бахвалился умением всё тщательно скрывать от наставника. Наконец, Алёша дошёл до момента, когда участие девушки в съемках клипа окончательно помутило ему разум. С коченеющей от мерзости душой Алёша закончил:
— Я её привязал к дереву. Собрался сжечь – из ревности. Потом отпустил. И ушёл в горы. Просто не знал, что делать — был, как пьяный. Не могу вам точно сказать, сам я со скалы прыгнул или сорвался случайно. Помню, всякая ерунда виделась. Наверное, бесы, которым я поддался.
— И что вам привиделось? – с любопытством спросил клирик.
— Тёмная фигура. Мутная такая. У меня всё время потом перед глазами мутно было, как будто я слепнуть начал.
— А знаете, что свидетели нашлись? Говорят, рядом с вами кто-то был. Этот некто в тёмной одежде и столкнул вас с обрыва. Палкой, — прикусил кончик ручки клирик.
— Правда?! – не поверил Алёша, обескураженный сообщением. – Я думал, это было только в моем воспалённом мозгу…
— Увы. Кого-нибудь подозреваете?
— Не знаю, — Алёша был потрясен. – Я по любому заслужил всё. Вы сами видите.
— С этим не мне разбираться, — развел руками клирик. – А к вам следователь разве в госпиталь не приходил?
— Приходил два раза, но я тогда ничего не помнил, даже кто я такой.
— А потом?
— Потом отец забрал меня домой, в Ростов. Наверняка он постарался замять дело, чтобы фамилия «Колосов» в новостях не фигурировала. У него снова выборы намечались.
— Странно. Но, брат мой, если вы напали на ту девушку, то понимаете, что это подсудное дело, точнее уголовное?
— Понимаю, — сказал Алёша. – Я готов ответить.
Клирик посмотрел на него задумчиво и пробормотал:
— М-да, а дело выглядит совсем не так, как казалось. Если вы говорите правду, конечно. Девушка может подтвердить?
— Девушка может рассказать только, как какой-то дебил в рясе бросился на неё в лесу. Вряд ли это вам поможет, — усмехнулся Алексей и испытующе посмотрел на клирика. — Вы меня арестуете?
— Мы не полиция, — заметил тот, а затем внимательно, с сомнением принялся изучать Алёшу из-под очков: — А не наводите ли вы на себя напраслину, брат мой? Ведь если признают, что вы ещё были послушником, на вас могут наложить суровую епитимью или отлучить от церкви…
Алёша вздрогнул и побелел.
— Ибо говорится, – продолжил клирик, — «не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе».
— Знаю. Послание Коринфянам, — поник Алёша, мысленно моля Бога о прощении. – Но так всё и было.
— Так, значит, так, — кивнул клирик. – Ну, ясненько теперь, ясненько. А ходатайство за отца Георгия подпишите, раз уж признались?
— Подпишу.
Клирик подсунул Алёше ручку и, глядя, как тот коряво выводит свою фамилию, сказал:
— Я бы попросил вас не уезжать из Краснодара. Я вызову на завтра из Залесской всех, кого нужно. Вам есть, где остановиться?
— Поищу что-нибудь, — угрюмо сказал Алёша.
— Не стоит. Вам дадут комнату, — сообщил клирик, будто хотел быть уверенным в том, что за ночь повинившийся молодой человек никуда не исчезнет.
Алёша вышел из светлого кабинета и, как заключенный за охранником, последовал за суровой женщиной в платке.
Роем пчёл в голове кружились мысли. Да, можно было радоваться – Машу сюда наверняка не вызовут; похоже, и отцу Георгию удастся вернуть доброе имя. Но придуманная ложь уселась на сердце Алёши тяжёлой, склизкой жабой, а от ощущения собственной гнусности хотелось одного – чтобы Господь поразил его молнией прямо здесь — в коридоре епархии.
Глава 15. Непрощённый
Закрыв за собой дверь в номер епархиальной гостиницы, Алёша осмотрелся: шкаф, стул и тумбочка, на которой одиноко стоял стеклянный кувшин со стаканом, покрытым белесыми пятнышками — ничего лишнего, скупая простота. Открытая форточка не спасала от жары. Всего в паре метров за окном громоздилась выщербленная временем кирпичная стена, заслоняя свет и ограничивая пространство, оттого унылая, тесная комната напоминала ловушку.
Святые с образов на стене с укором взирали на Алёшу. Казалось, они вот-вот закричат, сдвинув брови в гневе: «Лжец, лжец!»
Алёша перекрестился и стал на колени перед иконами, моля о прощении. Закончив молиться, он устало сел на кровать. От болезненного осознания того, что он богопротивен, что повсюду виноват, хотелось врезать самому себе, как следует. Будто во искупление грехов страшно разболелись спина и ноги. Алёша вытянулся на спартанской кровати. Легче не стало. Серая плесень гадливости и раздражения затянула собой радость, что всего пару часов назад искрилась в душе. Теперь от неё не осталось и следа.
Алёша посмотрел на часы в телефоне – Маша ещё выступает. Её колокольчиковый голос, одно лишь звонкое «Привет!» спасли бы его, вмиг вытянули из болота. Но нет, надо ждать. Алёша воткнул в уши наушники и прикрыл глаза. Под забойные рифы группы «Red» он незаметно уснул.
Когда Алёша подскочил, искусанный комарами, мокрый от пота, комнату уже наполнила беспросветная, душная темень. Плейлист в смартфоне подкрался к последнему треку, в ухо грустно пропел Джеймс Хэтфилд из Металлики «So, I dub thee unforgiven…[10]»