* * *
Братьев и клириков опрашивали по одному. Алёша томился в коридоре. Снова заныли переломанные когда-то кости, но садиться рядом с отцом Никодимом Алёша не хотел, ощущая к тому далеко не христианскую неприязнь. Новый настоятель скита излучал надменную враждебность и посматривал на Алёшу, как на грязь дорожную. Брату Филиппу, искренне потянувшемуся к бывшему послушнику, разговориться не дали, шикнули. Алёша с горечью снова вспомнил послание Коринфянам: «не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, …или хищником…» И верно — с ним сообщаться не стоило. Тем более перед кабинетом, где заседали члены епархиального суда.
Наконец, вызвали Алёшу. В небольшом помещёнии сидело пять человек: протоирей и священники:
— Алексей Колосов? – поднял голову чернобородый клирик во главе стола. Видимо, протоирей.
— Да.
— Почему в таком виде? – с неприязненным недоумением спросил пожилой священник у окна.
— Всё случилось внезапно. Я из другого города. Другой одежды при себе нет.
— Ясно, — продолжил протоирей. — По вашему ходатайству епархиальный суд решил пересмотреть дело Георгия Перовского о прещении. Истинно ли то, что вы были приняты игуменом Георгием в скит Святого Духа в возрасте шестнадцати лет?
— Я не был принят. Я состоял обычным трудником. В ходатайстве я описал обстоятельства, при которых из христианских побуждений отец Георгий предложил мне временно пожить в ските, — пояснил Алёша. И во всех подробностях, как умел, рассказал о своём бытии среди братьев.
Расспрашивали его и об отце Никодиме. Алёша ничего не утаил и не приукрасил. Однако следующий вопрос поверг его в негодование:
— Состояли ли вы с Георгием Перовским в содомской связи? – спросил протоирей.
Нет, — Алёша стал пунцовым.
— В каких отношениях вы были с Георгием Перовским?
— Он был моим наставником.
— Как он вёл наставничество?
— Давал послушания для молитвенного правила, работу в скиту, пение на службах, исповедовал, накладывал епитимьи, когда я грешил. Он был хорошим наставником.
— Почему же при таком наставнике вы занимались блудом?
Краснея, с частыми паузами, Алёша нехотя повторил всё, что записал вчера клирик.
— То есть вы утверждаете, что в плотскую связь с этой девушкой и какой-либо другой вы не вступали? – сурово спросил протоирей.
— Нет, в ските Святого Духа я не вступал в связь с женщиной...
— А потом?
Алёша покрылся пятнами и опустил голову:
— Потом да.
— А вы знаете, что официально с вас до сих пор не снято послушничество? – спросил пожилой священник. – И занялись блудом, зная, что это один из смертных грехов?
— Но я же… после комы, больницы… не был в скиту. Я жил дома и только недавно начал ходить без костылей, — растерялся Алёша. – Я собирался уйти из скита. Ещё до падения.
— Мы знаем, — кивнул протоирей. – Скажите, вы обвенчались с женщиной, с которой у вас была плотская связь?
— Нет.
— Значит, это блуд, — изрёк протоирей.
Алёшу передёрнуло — его чувства к Маше, их любовь и проявление нежности не имеет ничего общего с этим коротким и претящим словом. Алёша не сдержался и сказал:
— Это не блуд.
— А что же, по-вашему?
Алёша смутился, но ответил:
— Любовь.
— Да вы, молодой человек, несмотря на столько лет в ските, не знаете элементарно Писания.
— Я знаю.
— Как видно, и смирения, положенного человеку, принявшему послушание, в вас нет.
Алёша промолчал, пытаясь скрыть нарастающее с каждой секундой раздражение. Ему всё больше и больше казалось, что с людьми, сидящими перед ним, у него нет ничего общего.
— Вы посещали в родном городе церковь? Ходили исповедоваться? Причащались?
— Нет, — тихо ответил Алёша. – Только сам молился.
Протоиерей кивнул:
— Суд вынесет решение через час. Пока вы свободны.
Под осуждающие взгляды комиссии ссутулившийся Алёша вышел из кабинета. Отца Георгия вызвали последним.
Понурив голову, Алёша сверлил глазами пол, не решаясь поднять их на братьев. Никто не говорил ни слова, но Алёше казалось, что воздух вокруг него сгустился и стал таким тяжёлым, словно коридор до потолка набили камнями, щебнем и песком. Во рту пересохло.
Однажды сказанная ложь выворачивала до тошноты, ложь повторенная и записанная разъедала всё внутри едкой щёлочью. Наверное, ни одна исповедь не смогла бы облегчить душу, которая болела, крутила сейчас сильнее, чем кости в больнице – до крика. Алёша впивался в подоконник белыми пальцами – он так хотел оправдать доверие иноков когда-то, но испортил всё безвозвратно.
Единственной спасительной соломинкой оставалась мысль о Маше. Впрочем, и тут было неспокойно, странно, муторно. Скорей бы уже закончилась эта пытка, и можно было снова вдохнуть свободно, не оглядываясь и не тревожась. Скорей бы просто взять Машу за руку и почувствовать себя дома.
Вышел отец Георгий. Серый, как стена. Алёша хотел подойти к нему, но наставник остановил его знаком и только испытующе посмотрел в ответ. Выдержать взгляд наставника было сложнее самой строгой епитимьи, но Алёша не отворачивался и молча кусал губы. В коридоре царила тишина, и даже брат Филипп не заговаривал больше и не улыбался, только члены суда пару раз выходили из кабинета и заходили обратно с бумагами в руках. Наконец, всех пригласили в кабинет епархиального суда. Судьи пропели «Царю Небесный», затем протоирей огласил:
— Дорогие мои! Судебное заседание открыто. Мы здесь собрались для пересмотра судебного решения о временном прещении клирика Георгия Перовского по ходатайству послушника скита Святого Духа Алексея Колосова. Переходим к процессу по существу. Принимая в расчёт решение епархиального архиерея, суд постановил: восстановить в священнослужении клирика Георгия Перовского и вернуть его к наместничеству мужского скита Святого Духа в станице Залесская.
Алёша счастливо выдохнул и посмотрел на отца Георгия, но в лице наставника радости не было, тот ждал чего-то плохого. Протоирей продолжал говорить:
— Клирика Никодима Караваева перевести в Тихорецкий монастырь с прещением от священнослужения на два года за клевету и лжесвидетельство. Данной нам Богом властью послушника скита Святого Духа Алексея Колосова за множественные грехи: за нападение на мирянку, отступничество от послушаний, отказ от исповеди, многочисленные нарушения устава скита и блудодеяния, за отсутствие очевидного раскаяния отлучить на три года.
Алёша похолодел – вот чего ожидал наставник. Словно в тумане слышались слова протоирея:
— Алексей Колосов лишается права быть членом церкви, изымается из её среды на три года, а члены церкви должны порвать с ним всякую связь и общение, как указывал апостол Павел в Послании к Галатам[11] до его полного раскаяния и осуждения собственных грехов.
Алёша уткнул подбородок в грудь, скрывая глаза под упавшими на лицо волосами. Был бы Алёша голым на многолюдной площади, чувствовал бы себя лучше.
Судебное заседание завершилось молитвенным песнопением, и все покинули кабинет.
Отец Георгий подошёл к Алёше:
— Натворил ты дел, Алексей…
Алёша попробовал улыбнуться, но у него не получилось:
— Простите меня, батюшка! Я просто хотел всё исправить… Я, конечно, заслужил наказание, только… только не думал, что такое…
— Господи, Алексей, — покачал головой отец Георгий, – какой же ты, по сути, ещё мальчик неразумный… Такого наговорил, зачем?
— Я подвёл вас, батюшка. Мне стыдно.
— И это хорошо… Хорошо, что стыдно, – отец Георгий помолчал немного и добавил: —
Перед Марией тоже стоило бы извиниться. Даже если согрешила в чём, она своё искупила, ходила за тобой, как за ребёнком. Бросила всё. Простила. Каялась.
— Я извинился.
— Хорошо.
— Да.
— Отец не обижает тебя?
— Нет, – и Алёша всё-таки спросил, стараясь не терять самообладания: — Батюшка, я очень скучал по вас, по скиту. Вы дозволите приезжать к вам хоть иногда? Вы простите меня?