Потому что каждый работник идеологического фронта знает: промышленность — это хорошо. Это глубина и серьезность. А главное действующее лицо в промышленности — рабочий. Он окружен у нас неусыпной заботой. Ему принадлежат заводы. Ему принадлежат турбины, фабрики, железные дороги. Ему, как говорят, принадлежит даже верховная власть. (Диктатура пролетариата.)
И в каком-то смысле, это верно. Он, действительно, хозяин положения. Ибо на дверях почти любого предприятия вы можете прочесть: «требуются, требуются, требуются…» Токари и фрезеровщики, крановщики и стропали, сварщики и клепальщики, кузнецы и калильщики, разметчики и наладчики. А часто и без подробного уточнения — «требуются рабочие всех специальностей». Мол, только приходи, оформляйся, а там мы тебя обучим, чему нам надо.
Рабочий приходит. Оформляется. Начинает работать. Но все при этом понимают, что если ему что-нибудь не понравится, он в любой момент может уйти. Подаст заявление, и через две недели ни мастер, ни начальник цеха, ни директор предприятия не будут в силах удержать его. Он уйдет искать себе лучшей доли.
Спрашивается — что же может не понравиться рабочему?
Будем исходить из допущения, что и при социалистическом способе производства люди остаются людьми, и ими движут нормальные, доступные нашему пониманию чувства. Что посильный и разумный труд за достаточное вознаграждение в большинстве случаев доставляет человеку удовлетворение. Что интересовать его в первую очередь будут мера напряженности предлагаемого ему труда и размеры зарплаты.
Вокруг этих двух главных моментов и разыгрываются все драмы непрерывной, хотя часто невидимой, борьбы, идущей между рабочим и администрацией.
Внешне все выглядит очень просто: начальство обещает поступающему на предприятие рабочему платить такую-то зарплату в случае выполнения нормы. За перевыполнение обещает добавлять, при недовыполнении — снижать. Казалось бы, вполне справедливо и логично.
Но откуда же берется и как видоизменяется сама норма?
Возможно, для простых станочных работ, для сварки труб, для ручной погрузки-разгрузки и для прочих несложных операций вычислить необходимое рабочее время не составляет проблемы — оно определяется самой технологией. Также следует признать, что движение сборочного конвейера трактора «Кировец» или ручных часов «Заря» строго фиксировано и не допустит замедления — виновный сразу будет обнаружен, и администрация примет свои меры. Но таких легко хронометрируемых работ на современном производстве становится все меньше. В подавляющем большинстве случаев норма представляет собою неведомо когда сложившуюся величину, которую постоянный нажим администрации заставляет постепенно расти и которой глухое сопротивление рабочих не дает расти слишком быстро.
«Пришла к нам в цех группа пареньков, — пишет фрезеровщик с завода им. Лихачева (ЛГ 16.2.77), — быстро подошли к плану и давай гнать сверх. А им кадровые рабочие говорят: положено делать 60 деталей, делай 60, ну, можешь 61. А те могли бы до 100 делать! Поработали у нас и ушли». Либо газета, либо фрезеровщик опустили вероятный конец фразы кадровых рабочих: «Не то придет нормировщик и всем сделает норму 100 деталей».
Это происходит повсеместно.
Об этом знают все.
Сплошь да рядом рабочие сознательно и целеустремлению стараются работать вполсилы, чтобы не дать администрации возможности увеличить им норму. Сплошь да рядом они удерживают тех, кто по неопытности или тщеславию старается вырваться в передовики. Таких окружают молчаливым недоброжелательством, всеобщим осуждением, которого не могут перевесить почетные грамоты, дипломы и значки.
Любая рабочая профессия дает бесконечные возможности либо волынить, сохраняя видимость полной занятости, либо делать только хорошо оплачиваемую работу и упорно отказываться от невыгодной.
Помню, когда я работал калильщиком на Кировском заводе, выходя на смену, мы первым делом смотрели, какие партии деталей завезены в цех для термообработки и, конечно, загружали в печи сначала самые «доходные». Головки карданных валов оплачивались всего по 2 копейки штука, Но их можно было грузить прямо коробом по 200 штук, и получалось, что печь приносила нам сразу 4 рубля; в то время как за связку стальных брусьев платили по 20 копеек, но они были такие тяжелые и неудобные, что их влезало в печь от силы 5 связок, так что пришлось бы довольствоваться рублем. Конечно, ни одна смена не хотела брать брусья, и они скапливались вдоль стен огромными штабелями, пока не прибегал начальник и не заставлял кого-нибудь то угрозами, то посулами закалить хотя бы небольшую партию. Изменить же невесть откуда взявшиеся расценки — 2 копейки, 20 копеек, — он был не вправе, ибо они действовали и на других заводах отрасли, и, возможно, на каком-нибудь из них конструкция печей делала такую оплату более оправданной.