Директор, а за ним и главреж, наспех накинув пальто и стараясь быть незамеченными, удалились.
— Ну, будет, будет, — успокаивал Лежнев. — Что делать-то теперь? — обратился он к артисту Валдаеву.
Валдаев внешне держался крепко, казался спокойным. Зубами зажал потухшую трубку. И только по тому, как он пытался ее раскурить, видно было, что спокойствие его наигранное.
— Что теперь — не знаю, — сказал он, блуждая глазами по потолку. — Надо, вероятно, привести себя в порядок. Это раз. Что теперь — обдумывать поздно.
— А что потом?
— Потом? — Валдаев покусал трубку, неторопливо перевел взгляд с потолка на Лежнева. — Потом… приходите-ка ко мне в гости, потолкуем по душам. Скликайте всех, кого разыщете. Ум хорошо, а с вами лучше. Устроим эдакий совет в Филях.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Пришел апрель и принес с собой весну. Бурную, звонкую, неожиданную. Неожиданную потому, что в конце марта были еще злые морозы и снегопады. Цыган не торопился продавать шубу, и, казалось, зиме не будет конца. Но как-то враз солнце стало ярким, теплым; зажурчали ручьи, в водосточных трубах загрохотали обвалившиеся льдины, дворники дружно сбрасывали с крыш утрамбовавшийся, отяжелевший от долгого лежания снег, и теперь он, сброшенный, дотлевал кое-где на тротуарах и во дворах грязными изветренными комками. В сквере, у сгоревшего театра, разноголосье птиц. Оглушительное щебетание, чириканье, посвист перекрывали шум улицы, радовали мам, выкативших детские коляски с младенцами на свежий воздух, под ласковые струи солнечных лучей.
Олег Борисович Красновидов вернулся после болезни бодрым, обновленным. Он отлежался, отоспался. В санатории, после больницы, прибавил в весе, надышался свежего воздуха, а тут еще такая весна! Шагом шагал он твердым, расправив плечи, вскинув голову. На щеках здоровый румянец, глаза, чуть прищуренные, смотрели зорко. Ангелина Потаповна заметила перемены и в его характере. Он перестал реагировать на мелочи, всегда его так раздражавшие. Забрасывал ее вопросами — черта, совсем не свойственная прежнему Олегу. Тут, конечно, она ошибалась: это пришло с годами. Он привык к тому, что и без вопросов получал от Лины всю информацию с избытком; ему приходилось выслушивать пересказ производственных собраний, слухи об изменах и разводах, дословные, выученные наизусть тексты приказов дирекции, о стилягах и прогнозах погоды, о цене на товары и много еще разной всячины. Он выслушивал ее, пытаясь уяснить, зачем она отнимала у него столько времени на пустяки. Сейчас он не давал ей говорить и без конца прерывал:
— Не о том ты, совсем не о том. Скажи мне, кто уже определенно порвал с театром?
— Многие. Человек восемнадцать.
— Где они?
— Ушли на эстраду. Концертируют. А что делать? Берзин уехал в Одессу. Пиляева в Казань. Да, ты знаешь, Кленова вышла замуж за посла и теперь за границей. Кажется, в Люксембурге. Нет, путаю. В Тунисе. В общем, устроилась хорошо.
Красновидов улыбнулся. «Ах эта Линка!»
— Хорошо, значит? Ей бы лучше на Таити.
— Почему? — не поняла Ангелина Потаповна.
— Там теплее.
— Ну зачем ты так?! Говорят, она по любви.
Красновидов ее прервал:
— Валдаев здоров?
— Держится. Был как тень. Ты напугал меня тогда, в больнице.
— Чем?
— Ты сказал, что он… Ну, что его нет.
— Чепуха. Откуда ты взяла?! Ничего я такого не говорил. Впрочем, тогда мне казалось, что вообще никого нет. Мне Валдаев очень нужен. Как ты думаешь, он настоящий?
— Я не знаю, что ты под этим подразумеваешь. Для меня он хороший актер и строгий заведующий труппой, а какой он с других сторон, мне трудно сказать.
— Дико! — Красновидов словно спорил с самим собой. — Мы работаем бок о бок с людьми и не знаем их. Так же нельзя! Ты по инерции все еще величаешь его заведующим труппой?
— Ну бывший, бывший… Мне кажется, дорогой, чем меньше мы знаем людей, тем лучше к ним относимся.
— Что ты говоришь, Лина? Тогда надо бросать театр.
— А не твои ли слова: в театре служат, а не дружат?
— Я преклоняюсь перед твоей памятью, Лина.
Красновидов поежился от неприятного чувства. Да, это было правилом — не доходить в отношениях до панибратства, до собутыльничества. Такой дружбы он не признавал.
— Это мои слова, Лина. Но знание людей и дружба, основанная на преферансе, бегах и бильярде, — не одно и то же.
Он задумался.
— Стоп! А не получилось ли так, что это мое правило отсекло от меня людей вообще? Ведь, в сущности, я знал только партнеров. Люди интересовали меня вскользь, простая житейская чуткость казалась мне излишней лирикой, на которую грех тратить драгоценное время.