Он опять улыбнулся.
— Вот, видимо, этот сюрприз мне и преподнесен… перед премьерой… Ладно, Роман, переболит, пройдет. Ты вот что… Если не встану, возьми-ка все на себя. Проверь костюмы для массовки. Там кому-то жали сапоги. Смени. В тесной обуви играть — пытка. Тебе я бы посоветовал не пользоваться капюшоном. Пусть он у тебя остается все время откинутым. Скрываешь лицо, а зрителю надо его видеть. И вообще… Последи. Доверяю. Ты меня понял?
— Так что же, однако, — спросил Изюмов испуганно, — вы не будете на премьере?
— Это не беда. Я ведь, Роман, и на «Разведчице Искре» не был. Только подглядывал. Незаметно, из-за портьеры. Но исполнителям этого знать не надо, слышишь? Ни одна душа в театре не должна знать, что я слег. Учти. Если что, говорить, что я занят, готовлю… это… Арбенина… И чтобы меня не беспокоили. Только после премьеры.
— Премьеру надо перенести, — твердо сказал Роман. — Венчание без попа. Не по обычаю!
— Ни в коем случае! — приказал Красновидов. — Слышишь?
Изюмов кивнул головой, понурился.
— Слышу, — сказала Ксюша, входя с подносом. Она была в слезах. — Слышу вас, Олег, — вдруг перешла на «вы», — мы сделаем все, чтобы премьера была достойна вашего мужества, но я сейчас иду за врачом. Мы примемся лечить вас любыми средствами.
— Хорошо, хорошо.
Он был смущен и недоволен, что Ксюша слышала их разговор.
— Только перед этим мы попьем кофе. И с коньяком. Уговор?
— Не могу вам прекословить, я сейчас сбегаю в магазин.
— Коньяк в шкафу, Ксюша, — Олег Борисович постиг ее уловку, — а в магазине вы врача не найдете.
Врач, чистенький, в отутюженном белом халате, личиком похожий на морского окуня, не осматривая, достал самописку и начал заполнять больничный лист, приговаривая:
— Недельку постельного режима. Вот та-ак. Никаких премьер, вы что?
Извлек из огромного кармана халата блокнот, исписал пять листков.
— А это рецептики. Болеутоляющее и так далее. И банки. Исключительно банки. Сестра забежит, поставит.
Изюмов смотрел на врача, и у него чесались руки вынести этого беленького из квартиры на лестничную площадку. А доктор, складывая блокнот и самописку в карман, приговаривал:
— Вот та-ак. Недельку лежать не двигаясь. Буду заходить. И никаких премьер, — повторил он, вставая.
Красновидов поймал его за руку.
— Доктор, обращаюсь к вашей профессиональной этике: ни звука о моей болезни. Город невелик, сплетня быстрокрыла. Прошу вас. Иначе в субботу я буду на премьере в любом состоянии.
Врач вскинул бровки.
— Как это? Я же вам выписал больничный. Лежите себе.
— Мне больничный не нужен, доктор, — Красновидов говорил раздраженно.
— Не нужен? Как это?
— Так это. Я здоров.
— Здоровы?!
Доктор прищурил глаз.
— Хм. Странно. А зачем же вы…
— Я прошу об одном, — остановил его Красновидов. — Никому ни звука. Вы меня поняли?
Нет, он не понял. Он не понял, зачем это больной потащится на премьеру в таком состоянии. Чудаки эти артисты. Как дети. С капризами. Но просьба сохранить тайну — право больного, и он ее, конечно, сохранит.
Назавтра Ксюша вызвала другого врача.
У касс стояла очередь, билетов в продаже уже не оставалось. Лежали стопки пригласительных, которые разойдутся по рукам перед спектаклем. День был безветренный, теплый. Светило предзакатное солнце. Настроение праздничное, приподнятое. И приятное волнение от нетерпения: скорее бы.
Удивляло, конечно, всех, что Красновидов в дни артподготовки даже не заявился в театр. Рогов посылал за ним Могилевскую, но Ксения Анатольевна, приоткрыв дверь, шепнула: «Он очень занят», и секретарша ушла.
Рогов решил, что делается это ради спокойствия артистов. Всевидящее око худрука дополняет волнение всякими ненужными сомнениями; посмотрел пристрастно — недоумение, беспристрастно — смущение. Пожалуй, правильно, что его нет. «Режиссер умер в актере» — не фраза. Закон. Пусть будет так. И Рогов, прихватив молчаливого нынче, не по обыкновению хмурого Изюмова (волнуется, решил Рогов), пошел с ним осматривать одежду сцены, артистические уборные, где висели — у каждого актера на своем месте — костюмы, лежали у зеркал гримировочные принадлежности. Проверили с помрежем повестки, сигналы.
На площади у театра скапливались грузовики, автобусы, газики, персональные «Победы».
В шесть часов пришли артисты, отметились у помрежа в явочном списке и разбрелись по своим местам.