Им теперь и горе горевать.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Старинный, серого тесаного камня дом выходил фасадом на широкую шумную улицу. Фасад был кричаще оформлен барельефными украшениями. Человеческие фигуры затейливо переплетались с птицами и экзотическим зверьем. Буйная фантазия архитектора не поскупилась добавить сюда еще виноградные листья с гроздьями, обвившими подоконники, карниз и парадные двери. Архитектурное перенасыщение не делало дом красивым, но на фоне остальных, более поздних построек он приметно выделялся. Ко всему этому можно добавить, что сие замысловатое сооружение спокон веку называлось домом Валдаева. Некогда здесь поселился дед Виктора. Всю жизнь прожил отец — актер Иван Валдаев. С детства живет в этом доме и Витька-фат, как величал его покойный батюшка. Известный дом. Даже почтовые конверты, на которых иногда написано лишь: «Дом Валдаева, заслуженному артисту Валдаеву», доставляются безошибочно.
Квартира Валдаевых — сущий музей: мебель, люстры, антиквариат, мейсенские сервизы, красного дерева рояль, ковры и драпри — все говорило о временах и вкусах давно прошедших. А Виктор Иванович, как наследник, лишь бережно хранил, но не приумножал родительского достояния. Комфорт, царящий в каждой мелочи порядок накладывали отпечаток и на хозяина. Виктор Иванович — сравнительно молодой человек, однако по многим приметам выглядел если не старомодным, то уж во всяком случае не современным. Но отец Иван Валдаев ошибся: его Витька не был фатом. Впрочем, если и был, то в жизни, в быту. На сцене он типичный бытовой герой для классического репертуара. Ушедший мир, былые нравы, созданные в большой драматургии, воскресали в исполнении Валдаева правдиво, выпукло и живо, и здесь, как говорят на театре, его фактура не имела соперников. За стенами театра Виктор Иванович был чуток, некорыстолюбив, хлебосолен. Друзья его любили, коллеги ценили, начальство им дорожило, считалось с ним.
Скликать актеров на встречу у Валдаева взялась Татьяна Леонидовна Могилевская. Женщина энергичная, наделенная даром страстной общественницы, она со временем стала бессменной месткомовской дамой, нашла в этом свое призвание и, навсегда оставив сцену, полностью отдалась заботам о людях сцены. Она явилась к Валдаеву загодя, возбужденная, без дальних слов сообщила, кого она сумела пригласить. Вскользь рассказала, кто как к этому приглашению отнесся, и в конце конфиденциально, с некоторой осторожностью сказала:
— И еще придет Олег Борисович.
— Я знаю, — ответил Валдаев, раскуривая трубку. По квартире распространился тончайший запах «Руна». — Он звонил мне сегодня ночью.
С той же осторожностью Могилевская спросила:
— Эта встреча не принесет ему некоторых… ну как бы сказать, излишних волнений? После болезни ему нужен длительный покой. А сегодня могут разгореться страсти — и не дай бог…
— Думаю, — остановил ее Валдаев, — думаю, что ему лучше быть среди нас, чем томиться в одиночестве. А страсти мы постараемся остудить.
Могилевской не терпелось сообщить еще какую-то новость, но она смятенно раздумывала: говорить или промолчать. Валдаев ей помог:
— Ваши глаза не умеют скрывать. Говорите, вам станет легче.
И она, будто подстегнутая, на одном дыхании выпалила:
— Критик Апанасов, помните, который разгромил наш спектакль «К светлому берегу», был членом комиссии, это он протащил идею о расформировании нашего театра. Его поддержал кто-то из управления и ссылался на письмо, пришедшее в комиссию от Стругацкого. Стругацкого вызывали… — Тут она на секунду остановилась, перевела дух и спросила: — Что делать?
Валдаев, не проявив волнения, дружески посоветовал:
— Вам как бывшему председателю месткома, мне как бывшему заведующему труппой надо сохранять бодрость духа и воспринимать такие вещи философски.
Точно в назначенный срок Виктор Иванович с гостеприимством радушного хозяина встречал пришедших актеров, помогал дамам раздеться, каждому находил добрые слова привета. Было в этой церемонии больше похожего на прием гостей по случаю какого-нибудь семейного торжества или революционного праздника, а не на весьма безрадостную сходку, где встанет один-единственный вопрос: как дальше жить.
Общество собиралось преимущественно солидное, возраста уже не молодого: Лежнев, Ермолина, Уфиркин, Могилевская. Молодежь почти отсутствовала. Пришли Шинкарева и Томский. Святая актерская непосредственность помогала и в трудную минуту находить отдушину, давала место и шутке и анекдоту, отводила от скучного делового тона, расправляла строгие морщины на лбах.