— Пощусь, да и настроение постное. Пойду.
Вслед за могиканшей робко отказались от обеда и остальные.
— Так что же, друзья, — Ермолина стояла уже в пальто, — мое слово — не указ! Я, право, слишком тяжелая пушка, чтоб тащить меня в Сибирь. А вы подумайте, возможно, Олег Борисович нашел вам ход из лабиринта. Дай я тебя обниму за смелые слова твои, за правду горькую.
Она подошла к Красновидову и трижды поцеловала. На «ты» она переходила, уж если очень проникалась к человеку.
— Веди их, Сусанин. А с Петей Роговым списаться, что ли, раскрыть ему все карты. Как полагаешь?
Красновидов сказал:
— Я завтра вылетаю в Крутогорск.
Самолет летел на Тюмень. Красновидов собрался по-походному: смена белья, несессер, пачка писчей бумаги и мазь для растирания. Обмотав полоской шинельного сукна поясницу, он облачился в верблюжьей шерсти фуфайку, надел чудом сохранившиеся отцовские фетровые бурки; Лина намотала ему на шею широченный синий с красным шарф. На аэродром его никто не провожал, не нужно ему было сейчас никаких церемоний. Он был собран. Внутренне собран. Весь сконцентрирован на одной мысли, на одном пункте: он летит в Крутогорск. Ему казалось, что в самоотверженности такого поступка сама собой заключена победа. Она лежала у него, готовенькая, на ладони.
Но когда в самолете, раздумывая о предстоящих делах, коснулся мелочей, конкретно каждой невзрачной пустяковины, почувствовал, что не справиться ему с такой задачей. Он вспомнил, как отец его, умная голова, инженер-строитель, говаривал: любое дело кажется простым и легким, пока за него не возьмешься. А возьмешься — каждая мелочь становится перед тобой стеной неодолимой.
От бодрости и решимости не осталось и следа. Он почувствовал себя разбитым, опустошенным. И одиноким, как никогда. «Идиот, упек бы я их, прохвост, в Сибирь, а потом?.. Немедленно из Тюмени телеграфирую: приношу извинения, сидите на местах, не рыпайтесь». Вот сейчас Красновидов поймал себя, поймал на маленькой, низменной мыслишке. Он вспомнил, какая потаенная идейка вселяла уверенность и руководила им там, у Валдаева, и ужаснулся: как могло такое в нем угнездиться? Тщеславная до наивности, поганенькая идейка, позволившая вознадеяться на успех замысла. Там, у Валдаева, он нарисовал себе: прилетает Красновидов в Тмутаракань, как обозвала Крутогорск Ермолина, его встречают Рогов и, естественно, власти города. Событие: народный артист республики в Крутогорске! Еще ни одна нога ни одного народного артиста не ступала на эту землю. Магическое звание «народный» откроет любые двери, только валяй твори, играй, режиссируй.
Вот теперь он отрезвел. А отрезвев, почувствовал, что совершенно неспособен выполнить дело, на которое пошел. Хотя бы уже потому, что всегда считал себя плохим администратором, коммерческие вопросы выше его понимания, а руководителем… Ему это меньше всего пристало. Да, собственно, и не рвался он вовсе в руководители. У него была совсем другая задумка: поехать к Рогову (близок конец — в Сибирь!), уговорить его принять, приютить бывших коллег, выяснить разные «за» и «против», вернуться, доложить — и миссия окончена. А руководить… о-о, это скорее подойдет Валдаеву. Или Лежневу. Рогову, в конце концов, но уж во всяком случае не ему. И все же чувствовал он, чувствовал, что взвалится весь груз теперь на него: мол, надоумил, взялся, ну и тащи. Уныние охватило его душу. Но вступал с Красновидовым в спор какой-то другой Красновидов и убедительно внушал: ты не кипятись. Руководителем не рождаются, в твоем деле важнее не уменье, а знанье. Чего ты в кусты-то полез? Испугался? Замахнулся — и на попятную? Ты театр знаешь, каждая пора пропитана им; все эти «за» и «против» прожил и обдумал глубже всякого другого. У м е т ь руководить тебе помогут, научат. И сам — не дурак.
«Чему я только не учился. Ужли и этому учиться предстоит?» Думал Красновидов и не понимал, то ли подбадривал, то ли корил себя. А самолет уже шел на снижение. В ощущении роковой непоправимости он сейчас ничего путного придумать не мог. Сидел, закрыв глаза.
…Возникли зигзаги, короткие линии, потом они превратились в черных маленьких червячков; давило в ушах, и ему показалось, что запахло липким обволакивающим дымом, ярко зарделось, разрослось в большой огонь, в огне карандашными штрихами вырисовалось здание театра. На крыше стоял, тоже нарисованный, отец; вот он пошел, спрыгнул с крыши, приблизился к нему, и, помахивая возле его носа указательным пальцем, наставлял: любое дело кажется простым и легким, пока за него не возьмешься. И тукнул перстом ему в лоб…
Самолет тронул колесами поверхность посадочной полосы и загрохотал по ней. Олег очнулся. «Возьми себя, Красновидов, в руки. Ты в Тюмени. Подумай, с чего начать, разведчик. Начинать все равно с чего-то надо».