Настроение у меня, Линка, бодрое, я не притворяюсь, не бодрячествую. Сил и энергии много, решимости еще больше. Уверенности? Поменьше. Но, главное, всем сердцем чувствую: мы здесь нужны, очень нужны, нужнее, чем где-либо.
Я очень жду всех вас, выискиваю минимальные финансовые возможности, чтобы сделать ваше житье-бытье терпимым. А то ведь я знаю вас, закапризничаете, домой запроситесь.
Думаю по-настоящему над репертуаром. А еще (по секрету) хочу поставить «Разведчицу Искру». Ведь пьеса-то, в общем, готова. Я понимаю, здесь, в Крутогорске, в районе новостроек, к вопросу «Что ставить?» надо отнестись особенно ответственно. И все же, если обстоятельства сложатся благополучно, попробую.
А на дворе рассвет уже брезжит, вставать мне рано: у Петра завтрак в 7.30. Наташе уходить на работу. Пенсионеры здесь самый непоседливый и беспокойный народ.
Как ты живешь? Я уже не спрашиваю — чем, знаю тебя, транжирку, небось без копейки? Я по тебе скучаю. Видишь, какое письмо размахал? Удивлена? Ску-ча-ю!..
Ну, пока. Передай привет всем, всем. Позвони Валдаеву, узнай, какое у него настроение? Скажи, что я любой ценой прошу его принять приглашение.
Большого багажа не берите. Лучше старое продать, а в Крутогорске купить новое. Меньше хлопот.
Гостиница для нас — за полцены, скажи всем.
Могилевской передай, что лекарства и продукты здесь есть. Рыболовные снасти пусть захватит только на свою долю (о, если бы у нее на рыбную ловлю осталось времени!). А вот пишущая машинка, та, к которой она привыкла, нужна. По всем прогнозам быть ей заведующей режиссерским управлением. А раз так, то печатать ей достанется вволю, даже будет с собой домой брать.
Сговоритесь с ней и приезжайте-ка вместе, вам будет веселее в пути.
Ложусь спать, осталось три часа до подъема.
Л. Н. Ермолина — О. Б. Красновидову.
Дорогой мой, милый Олег Борисович.
Сердце мое переполняется теплой лаской, когда я думаю о Вас, о Вашей страсти и неутомимом порыве спасти театр. Какой одержимостью, какой удалью надо обладать, чтобы пойти на это спасение через самые непреодолимые препятствия да и, пожалуй, никем не хоженным путем. Что греха таить, сначала я отнеслась к Вашему поступку как к безрассудной авантюре да еще и с признаками карьеризма. Теперь я внимательно слежу за ходом Ваших дел и постепенно начинаю понимать, что Вы стараетесь, во-первых, не для самого себя, во-вторых, Вы глубоко все обдумали и прежде, чем решиться на этот смелый шаг, ясно увидели впереди победу, победу реальную и, пожалуй (я теперь не могу в этом не сознаться), единственно спасительную для нашего театра.
Поверьте мне, даже в том, что Вы уже сделали, я усматриваю признаки талантливого организатора, вдохновенного и мужественного гражданина, с которым — отними у меня хотя бы десяток лет — я пошла бы в огонь и в воду. Я и теперь бы пошла, но, увы, на что я годна? Вам нужны люди смелые, выносливые, молодые.
Примите мой завет на память: театр — это вечный поиск и находки. Повторенное на театре — уже неживое. Вот та золотая птица, за которой актер всю жизнь гоняется. И ловит, седлает ее и взлетает с нею в небеса. Это и отличает актера от смертного. Я теперь уже не гоняюсь за птицей своей. И искренне Вам завидую.