Как же он парой храпит.
Я сделал запись в электронном дневнике: «сегодня первый день за последние два года я не бегал без причины».
Я так долго собирал свои привычки, создавал этот образ. Образ того я, который мне нужен, который мне нравится, который я выбрал:
Человек, который не ест мяса, не пьёт алкоголь, не курит, бегает по утрам, ест чуть подогретый авокадо, пьёт крепкий кофе с лимоном без сахара и молока, отжимается по пятьдесят раз, приседает ежедневно и принимает контрастный душ. Зачем?
— Ты уже встал? — Зачем он нюхает мои волосы?
— Да, как видишь.
— Тогда я в душ. Может, погуляем? Или, может, устроим лондонский шопинг?
Я не успел ответить, как его голос померк в шуме воды.
Шопинг. Это, что-то из прошлой жизни. Из очень прошлой жизни.
— Принеси, пожалуйста, полотенце.
Почему люди теряют грань, заходя на два шага, когда уступил расстояние всего на сантиметр?
— Думаю, хватит. — Он выгребает несколько тысяч фунтов из плотно утрамбованной сумки на дне шкафа.
Всё это время у меня под боком была почти бомба из денег.
«Лондонский шик»
На Регент-Стрит, в небольшом магазинчике много мерил, много откладывал, потом отказывался, менял, ещё раз мерил. Снова откладывал и менял. Длительные примерки и совершенные покупки настроение не улучшили, только увеличили количество пакетов в руках. Шопинг может радовать, лишь когда, покупаешь, что-то очень неординарное. Сегодня было почти как под копирку. Футболки с длинным рукавом, приталенные пиджаки, чуть укороченные брюки и обувь на массивной подошве. Комплекс Наполеона? Нет, это про машины Escalade, а толстая подошва — это рывок в подростковое, с просьбой не напоминать о цифрах в паспорте.
Ужинаем на улице, за малюсеньким столиком. Едим лицом к лицу, практически молчим. Он стал другим. Раньше Макс казался совершенно иным. О таких, как он говорят, что он имеет свой стиль. Всматриваюсь в его лицо. Темно-карие глаза, цвета очень густой заварки и чёрные ровные ресницы, а брови словно их кто-то расчесал в разные стороны. Невысокий лоб, густые жёсткие волосы и всегда лёгкая щетина; даже если он только что побрился, серый тон частых чёрных сбритых волосков, всё же придаёт свой брутальный шарм. Прямой небольшой нос и узкая нижняя губа. Ну, ведь обычный мужик. Но этот пиджак, эта рубашка, то, как зачёсаны волосы, то, как он растягивает губы в улыбке, как носит сдвинутую набок кепку. При случайной встрече с подобным субъектом я оценил бы его, как продукт целой команды под патронажем искусного продюсера, а он даже не репетировал этого. Просто замахнул напомаженной ладонью жёсткие волосы вверх, сдвинул кепку и не застегнул верхнюю пуговицу пиджака.
Хотя и в его жизни были такие полосы, как несколько месяцев назад.
День прошёл настолько быстро, сменившись прохладным чуть мистическим вечером. Сидя на улице возле здания с кирпичной кладкой, подсвеченную крупными свечами, отплясывающими на терракотовой поверхности. Кирпич, свечи, мелкие огоньки, тёмные оконные проёмы, мистика. Есть в этом что-то притягательное.
Наш пьяный вечер продолжался в баре, затем выпив пару бокалов дома, поймали чёрный кеб и поехали к вокзалу Виктория. Туннель бурлил жизнью. Туннель — это название клуба, где из людей такое месиво, что смутно разбираешь, где же ты.
А рано утром мы шли под руку домой протрезвевшие и уставшие.
Так и уснули, болтая на диване в гостиной, в халате и белых махровых носках, ворсом вовнутрь.
Второй день, другого меня. Я чувствовал себя как приручённый цирковой конь, которого вдруг выпустили на волю. Ещё неделю мы были в этих скачках на свободе, гуляя вечером по барам, днём по бутикам и магазинам, спали до обеда и даже не стирали скопившиеся вещи.
Макс снова пропал. Я вернулся к бегу, утреннему кофе и отжиманиям. Официант из кафе на углу был очень рад, возобновив готовить кофе, и теперь мы завтракали кашей с фруктами. Всё уже как-то приобретало иной смысл, недели укладывались в недели, затем уже в месяц и спустя полгода лондонской жизни действительность сложилась во что-то, отчего не хотелось прятаться в пропахшей сыростью квартирки. Я вывез вещи в благотворительный центр, оставив лишь несколько памятных аксессуаров. Даже любимые очки Prada которые более десяти лет служили верным панцирем на лице и то пошли в утиль.
Зато теперь у меня был ещё один любимый итальянский ресторанчик на бар-стрит. Кремовые обои с высокими деревянными панелями, белые тканевые салфетки и правильно сервированный стол, со всей классической атрибутикой. Именно здесь я начал описывать происходящее, вооружившись новеньким, но бюджетным Lenovo.
Макс вернулся из очередной поездки мрачнее, чем когда-либо и мы почти не разговаривали. Только молчали и терпели это молчание. Потом был звонок, он ушёл на три недели и вернулся спустя две недели пьяный настолько, что сильнее не бывает. Непонятно, как же он дошёл. Он не мог даже переступить порог, пришлось затаскивать его под руку и это при весовой разнице килограмм эдак на тридцать в весе и двадцать сантиметров в росте. Не люблю пьяных людей, но после того, как на моих глазах был обнаружен человек, захлебнувшийся собственной рвотной массой, становилось не по себе и раздев его, пришлось уложить в кровать и каждые полчаса переворачивать набок, потому что он стремительно переворачивался на спину.
А следующим вечером приняв очередную порцию аспирина, медленно погрузил меня в схожее состояние, рассказав суть.
— Он в Вене. В Австрии. — Макс подбирал слова, когда очень волновался.
— Ты говорил об этом, ещё месяц назад.
— Есть ещё кое-что. — Он любил вымучивать фразами.
— Что?
— Он ввязался в одно дело, и это не просто дельце.
— Отлично. Про порноиндустрию уже было. Что-то ещё?
— Помни, это тебя ни к чему не обязывает.
— Но ты же мне для чего-то говоришь всё это?
— Я считаю, что ты должен знать.
— Макс, давай будем честными. — Я крутил бокал в руках, снова заменив алкоголь на воду. Тот же бокал, та же привычка, только нет внутри забродившего сока винограда, с которым потом так отчаянно борется организм. Или ещё хуже забродивший ячмень, солод, конопля. А в бокале просто вода.
— Перестань ты крутить его, раздражает. — Кивнул он на бокал.
— Я думаю…
— О чём? Мы, просто угроза для него.
— Мы это понимаем, и он это понимает. Мы для него опасны. И он опасен для нас. Мы знаем то же, что знает он. Мы как бомбы без детонатора.
— И ещё, он знает, в чём замешаны мы.
— А это делает его опасней для нас.
— Он всегда может пойти на соглашение и выдать нас.
— Может.
А после мы молча съели ризотто и вяленые овощи, меня не радовал даже Prosciutto который был действительно Итальянский, а не суррогат с обилием сала.
— Он затеял странную игру. Меня это очень напрягает. В этот раз там всё очень сложно. Очень крупные ставки.
— Ты сейчас проговорил столько устрашающих прилагательных, но, по сути, не сказал ровным счётом ничего. — Я отложил приборы.
— Там замешаны очень крупные деньги. Счета уходят к тем источникам, что само упоминание уже обдаёт холодом по спине. Ты даже не представляешь…
Я ухмыльнулся.
Он промолчал.
— Макс, пока он жив, ни ты, ни я, жить нормально не сможем. Либо он, либо мы. Мне надоело это противостояние, но…
Официант сменил бокалы и принёс кофе.
— Там всё сложно. — Он опять принялся за свои страшилки. — Помимо офшоров, на которых он сидит, там что-то ещё.
— Что ещё? — Делаю глоток. Как же это всё схоже с тем, что было два, три, пять лет назад. Мы только и общались друг другом почти лишь на повышенных тонах, хотя когда-то были очень дружны. «Макс, что же с нами стало» — мелькнула мысль, но ушла бесследно из-за продолжения его бравады.
— Он зачем-то ещё вложил, деньги в порностудию. — Прервал мою рефлексию собеседник.